Глава 9. Были ли альтернативы «сталинизму»?
9.1. Проблема альтернатив в историческом процессе
Вопрос о том, существовали ли вообще альтернативы, при которых не произошло бы гибели социализма, поднимается вновь и вновь. Ответ на него прост и сложен одновременно: прост, поскольку в историческом развитии, хотя оно и предопределяется соответствующими объективными условиями и общественными закономерностями, нет прямолинейной необходимости, а всякий раз имеется лишь поле объективных возможностей, содержащих и альтернативные варианты развития. И раз история не обязана была происходить в точности так, как она произошла, то в принципе альтернативы были и остаются возможны.
Однако этот общий ответ, разумеется, не объясняет, какие именно исторические альтернативы существовали в действительности и какие шансы на успех они могли иметь в данных условиях и обстоятельствах.
Их успех в очень большой степени зависел и от субъективных факторов, в особенности от руководящей группы и её членов, и, разумеется, от разнообразных случайностей, которые могут быть связаны как с конкретными ситуациями, так и с отдельными личностями, с их опытом, знаниями и способностями, а также с чертами их характера. Потому-то ответ на этот вопрос в то же самое время сложен и, естественно, содержит целый ряд факторов, не поддающихся оценке. В сущности здесь мы вступаем в область гипотетических соображений типа «что было бы, если...?», чья полезность весьма сомнительна, поскольку они делают возможными спекуляции. Несмотря на это, уже существует «альтернативная историография», исследующая то, как иначе могли бы произойти некоторые исторические события, и какие последствия это могло бы иметь для дальнейшей истории. Во всяком случае, это не лишено интереса, так почему бы не приложить эти вопросы и к истории социализма?
Если исходить из мысли, что гибель социализма не обязана была произойти, поскольку имелась, хоть и небольшая, вероятность его успеха в связи с целым рядом объективных и субъективных предпосылок, то эта позиция, по-видимому, подразумевает, что реализация одной из возможных альтернатив не только показала бы сравнительно лучший результат, но и, вероятно, обеспечила бы успех всего дела. Но и это лишь гипотеза, а не надёжное знание. И это необходимо с самого начала осознавать при обсуждении и исследовании всевозможных альтернатив.
9.2. Персональные альтернативы правлению Сталина
Обычно возможные альтернативы в истории ВКП(б) и Советского Союза связывают с именами Троцкого и Бухарина, ставя их в более-менее полную зависимость от этих личностей и их политических концепций. На то есть веские причины, поскольку они были руководителями ВКП(б), во многом значительно отличавшимися от Сталина, а также в разное время они являлись решительными противниками сталинской политики, защищая концепции, отличные от сталинских.
Однако при подобном взгляде очень легко незаметно впасть в субъективное понимание истории, согласно которому история творится «героями».
Кроме того, в отношении ВКП(б)-КПСС, Советского Союза и их первых лиц уже сложились определённые стереотипы, демонстрирующие весьма односторонний взгляд. К примеру, существует мнение, что играй Троцкий в Политбюро ВКП(б) ту же роль, что и Сталин, это не привело бы к другому результату, поскольку он тоже стремился к личной диктатуре и установил бы не менее жестокую систему правления. Зачастую подобные утверждения подкрепляются указанием на излишнюю самоуверенность Троцкого, в которой его упрекал Ленин, и на его военную суровость на посту руководителя Красной Армии во время гражданской войны.
Однако эти аргументы нельзя принять в качестве серьёзного оправдания столь далеко идущих утверждений. Вне всякого сомнения, Ленин был прав, говоря о самоуверенности Троцкого, но стоит трезво обдумать, в какой мере важно это замечание в контексте альтернативы Сталину. Во-первых, я сомневаюсь, что его вообще можно расценивать как политический аргумент, поскольку Ленин был отнюдь не менее самоуверен, чем Троцкий. Оба вполне осознавали своё значение для революционного движения, весьма настойчиво и последовательно защищая свои убеждения, причём Ленин нередко выступал значительно решительнее и осознаннее, чем Троцкий. Кроме того, гораздо важнее предположений тот факт, что во внутрипартийных спорах Троцкий не предпринимал никаких попыток захватить власть, устранив остальных претендентов и установив диктатуру. Даже в то время, когда на посту наркомвоенмора он командовал военными силами, располагая значительными властными полномочиями, не было ни единого признака намерений такого рода. Слухи, будто бы он стремился стать «красным Наполеоном», очевидно, распространялись совершенно сознательно, чтобы отвлечь внимание от того, что власть к тому времени была монополизирована совершенно другими личностями.
Однако почему же Ленин критиковал эту черту Троцкого? На мой взгляд, этот вопрос следует рассматривать в контексте отношений между Сталиным и Троцким, поскольку между ними двумя существовали не просто напряжённые отношения, но и со стороны Сталина обнаруживалась неприкрытая враждебность, глубоко укоренившаяся в его психике. Ленин помнил, насколько часто и в какой примитивной манере Сталин интриговал против Троцкого, и что ему не раз приходилось лично вмешиваться в эти конфликты ради поддержания слаженной работы Политбюро. Поэтому Ленин был совершенно правомерно озабочен тем, что в будущем без его посредничества самоуверенность Троцкого могла послужить фактором, который вызывал бы столкновения со Сталиным и опасность раскола партии.
При этом тот факт, что Троцкий в роли руководителя Красной Армии в течение гражданской войны решительно и сурово насаждал железную дисциплину и строжайше наказывал предательство, невзирая на лица (что всецело разделял и Ленин), не может служить аргументом в пользу предположения, будто бы он намеревался использовать военные подходы и методы и в мирной жизни. Это было злонамеренно приписано ему ослепшими сторонниками Сталина, приклеившими к портрету Троцкого подлинно сталинскую жестокость и грубость, чтобы отвлечь внимание от этих черт у самого Сталина.
В отличие от Сталина, Троцкий не обнаруживал никаких армейских амбиций, он не присваивал себе никаких воинских званий, блестящего мундира и военных наград, а после окончания гражданской войны вёл себя как совершенно обыкновенный штатский. Троцкий был высокообразованным человеком с хорошими манерами, чего нельзя сказать о Сталине. Поэтому чтобы понять, каких позиций и в какое время он на самом деле придерживался, лучше забыть о сфабрикованных стереотипах и придерживаться фактов и высказываний самого Троцкого, сделанных им в тех его работах, где он представил свои взгляды на политику Коммунистической партии и советского государства. Способ доказывать его мнимую враждебность к Ленину при помощи постоянно выдёргиваемых из контекста цитат из его дооктябрьских работ не просто не годится, поскольку игнорирует любую дальнейшую теоретическую и политическую эволюцию Троцкого, но и является прямой фальсификацией политической истории русского рабочего движения.
Если проанализировать и оценить на основе фактов позиции, которые Троцкий отстаивал в ходе споров со Сталиным, то получается совершенно иная картина. В первом споре со сталинским режимом в партии в 1923/24 г. (о внутрипартийной демократии) он, без сомнения, был прав, в то время как Сталин сыграл в этом деле подлую роль. Даже Зиновьев и Каменев позднее были вынуждены признать это, хотя поначалу они по весьма эгоистическим причинам и входили в союз со Сталиным. Таким образом, не существует обоснованных аргументов в пользу того, что Троцкий, как и Сталин, желал установить личную диктатуру.
А то, что Троцкий решительно выступал против сталинской концепции социализма в одной стране, защищая международный характер социалистического общества, отнюдь не означало, что он таким образом отказывался от построения социализма в Советском Союзе, как это постоянно утверждал Сталин, запутывая суть дела с помощью примитивных уловок. Ведь Троцкий считал, что Советский Союз может и должен начать строительство социализма, но что собственными силами он не сможет завершить это строительство в одиночку, и в этом он будет зависеть от международной помощи. В сталинской теории социализма в одной изолированной стране он видел форму национальной ограниченности, игнорирующей международные отношения.
В отличие от Сталина, Троцкий сознавал масштаб и трудность экономических задач при построении основ социализма в отсталой России. Ему было ясно, что для этого необходимо увеличить слишком низкую производительность труда настолько, чтобы она сравнялась с производительностью труда развитых капиталистических стран, а в перспективе и превзошла её, поскольку внутренние и внешние задачи социализма могут быть решены лишь на такой экономической основе. Он также знал, что столь масштабная задача невыполнима в рамках автаркической экономики, а требует активного участия страны в мировом рынке и в международном разделении труда. Его предложения как можно скорее начать общегосударственное планирование экономики, создав для этого плановую комиссию, встретили резкое сопротивление Сталина. Однако впоследствии оказалось, что они были совершенно правильны, и Сталин позднее очень часто использовал предложения Троцкого, словно украшая себя чужими перьями. Мысли Троцкого о сроках, которые потребуются для создания основ социализма в Советском Союзе, по сути также оказались верными, в то время как насильственный штурм Сталина за десять лет лишь по видимости привёл к надёжному фундаменту социализма, а на самом деле — к субъективизму и волюнтаризму, которые отяготили и нанесли урон дальнейшему развитию социалистического общества.
Мы не можем знать, как пошло бы развитие Советского Союза, если бы не Сталин, а Троцкий был главным человеком в руководящем коллективе, поскольку даже наилучшие идеи не гарантируют успеха, если они не реализуются на практике. Но имеется достаточно причин предполагать, что такое развитие произошло бы в целом более мирно и успешно и привело бы к более надёжным результатам, которые могли бы в большей степени гарантировать существование социализма, чем в конечном счёте удалось сталинской политике. Если исходить только из этих соображений, а также из того не вызывающего сомнений факта, что Троцкий вследствие широкого образования и большого опыта был, по суждению Ленина, «наиболее способным человеком» в руководстве ВКП(б), то многое говорит за то, что фактически-политическая альтернатива Сталину в тех обстоятельствах определённо была связана с личностью Троцкого.
В отношении альтернативы Бухарина, о которой много говорили во времена перестройки, также в ходу весьма упрощённые стереотипы. Однако они рисуют совершенно неверную картину его возможной роли в качестве решающего элемента политики, альтернативной сталинской.
При этом иной раз припоминают замечание Ленина о том, что Бухарин по праву считается «любимцем партии». Однако это не было признанием ни его политических, ни его теоретических способностей, а, по-видимому, являлось всего лишь моральной оценкой его располагающих человеческих качеств: скромности, готовности учиться, честности и искренности, способности к сочувствию — то есть тех положительных черт характера, которых не было у Сталина. Ленинская оценка теоретической образованности и способностей Бухарина вытекает из его замечания о том, что Бухарин — выдающийся теоретик партии, который, однако, лишь в недостаточной мере учился диалектике и потому ещё не может считаться зрелым марксистским теоретиком. Это была весьма точная оценка на основе знания Лениным всего пути развития Бухарина, при этом выражавшая убеждение, что тогда ещё довольно юный Бухарин определённо преодолеет указанный недостаток.
Однако как политик Бухарин представляет собой довольно противоречивое явление. После Октябрьской революции он стал одним из вожаков «Левых коммунистов», разделявших отчасти довольно наивные идеи о пути достижения коммунизма; он призывал к отказу подписать Брестский мирный договор, считая его капитуляцией перед империализмом, и к «революционной войне» против германской армии, предпочитая погибнуть, чем капитулировать перед империализмом.
При переходе от военного коммунизма к нэпу Бухарин занял сторону Ленина и поддерживал его политику, поскольку как экономист сознавал необходимость налаживания взаимопонимания с крестьянством на основе учёта его экономических интересов. После того как Ленин заболел и отошёл от активной работы, в начавшихся фракционных дискуссиях Бухарин некоторое время колебался между внутрипартийными фронтами, а потом всецело присоединился к Сталину. То ли подчиняясь дисциплине, то ли по убеждению или предубеждению — во всяком случае, он принял участие в кампании против Троцкого, срежиссированной Зиновьевым и Сталиным, однако при этом не действовал столь же клеветнически и грубо, как Сталин.
В последствии он вместе с Рыковым и Томским стал решительным сторонником нэпа и в качестве теоретика принял решающее участие в выработке конкретной линии его реализации. При этом он в основном исходил из ленинской работы «О кооперации», однако интерпретировал взгляды Ленина весьма односторонне, в результате чего линия партии получила сильный перекос в сторону поддержки крестьянских хозяйств за счёт промышленности.
Как уже было указано выше, Бухарин считал, что включение всех крестьянских хозяйств в различные формы кооперативов сферы обращения — решающий путь для «врастания» крестьянства в социализм.
Когда в 1928 г. оказалось, что эта линия завела в тупик и ввергла общество в кризис, Бухарин и Рыков выработали пакет серьёзных правок для продолжения нэпа на улучшенной основе. Однако Сталин использовал этот случай для обвинения группы Бухарина — Рыкова — Томского в «правом уклоне», поскольку вознамерился убрать их из Политбюро, чтобы укрепить свою личную власть. Кроме того, таким образом он пытался стереть следы собственной неверной политики, поскольку в качестве генерального секретаря нёс главную ответственность за линию партии. В результате произошёл острый спор об этой политике между Бухариным и Сталиным, уже инициировавшим возврат к насильственным мерам против крестьянства времён военного коммунизма. Однако Бухарину не удалось настоять на своей линии в осуществлении практической политики, в отличие от Сталина, опиравшегося на политику принуждения и интриги.
Ещё Ленин отметил, что Бухарин был «мягок, как масло», из-за чего во время гражданской войны никогда не посылал его с поручениями на фронт. Он всегда был скорее теоретиком и публицистом, чем практическим политиком; по характеру он был добрым, уступчивым и не обладал достаточно крепкими нервами, чтобы решительно продвигать свою политическую линию вопреки сопротивлению. Поэтому предположение о том, что Бухарин смог бы на месте главного руководителя партии реализовать другую политическую линию, выступив при этом против Сталина, — совершенно нереалистично. Это проявилось и на практике, когда уже через короткое время он капитулировал перед Сталиным, подчинился требованию публичного покаяния и прекратил сопротивление неверной партийной линии. Не случайно биограф Бухарина Владислав Хеделер называет того «трагическим оппонентом Сталина»363.
Альтернативы в политике требуют соответствующих личностей, однако их одних ещё недостаточно для реализации альтернативной политики, поскольку для этого нужны не только определённые благоприятные объективные условия в обществе, но и необходимое количество сил внутри партии, готовых бороться за альтернативу.
9.3. Фактические альтернативы сталинской политике
Однако же было бы неверно отрицать, что альтернативы существовали. Не стоит только слишком связывать их с личностями, вместо этого надо рассматривать их в связи с узловыми точками и кризисными ситуациями в ходе развития ВКП(б)-КПСС и Советского Союза. Исходным пунктом для альтернативы чаще всего представляется отличная от официальной оценка объективной ситуации в партии и обществе, из чего как следствие вытекают определённые требования изменения политики путём радикальных исправлений или полной смены линии партии.
Очевидно, такая ситуация возникла, к примеру, когда в 1923 г. в ВКП(б) разгорелись дебаты о партийном режиме, сформировавшемся во время гражданской войны. После того как Сталин закрепился на посту генерального секретаря, выстроив централизованный партийный аппарат и ещё больше урезав права партийных организаций и членов партии, в партии разгорелась дискуссия, в которой был поднят вопрос о возврате к нормам внутрипартийной демократии. Значительная часть функционеров и членов партии считала, что теперь, после окончания гражданской войны и завершения перехода к мирному строительству, внутренний режим партии также должен быть коренным образом пересмотрен в духе широкой демократизации.
В Политбюро так считал не только Троцкий: другие ведущие функционеры тоже публично выступали с подобными предложениями и требованиями, среди которых важнейшим стало «Заявление 46‑ти». Критика бюрократизма и требования демократизации партийного режима были столь громкими, что Политбюро в лице Зиновьева, Каменева и Сталина было вынуждено отреагировать на них. При активном участии Троцкого был выработан и принят документ, опубликованный под названием «Новый курс». В нём объявлялось введение «рабочей демократии» и были представлены соответствующие указания по её практической реализации. Зиновьев и Каменев были уверены, что тем самым им удастся положить конец волнениям в партии364.
Однако Сталин не оставил сомнений в том, что вовсе не намеревается уступить этому новому курсу. Напротив, его главной целью было стигматизировать как «антипартийную фракцию» и нейтрализовать наиболее энергичных борцов за коренные перемены, что ему удалось при поддержке Зиновьева и Каменева. Если бы эти двое не поддержали бы в тот момент Сталина, а последовательно реализовывали бы вместе с Троцким и другими линию «Нового курса», то им бы удалось успешно внедрить внутрипартийную демократию, сократить бюрократический аппарат и тем самым уже в самом начале воспрепятствовать диктаторскому правлению Сталина.
Как следствие, принятие такого решения и его реализация могли бы послужить истоком альтернативного развития ВКП(б) и Советского Союза. Объективные условия для этого имелись, поскольку партия кипела недовольством. Однако субъективные силы не были объединены, наибольшим весом в Политбюро пользовались Сталин, Зиновьев и Каменев, к которым примкнул и Бухарин. Кроме того, ряд функционеров, не располагавших точными знаниями об этих спорах, позволили себя запугать, столкнувшись с обвинениями в фракционности и стремлении расколоть партию. В результате имевшаяся возможность осуществления альтернативы, несмотря на относительно благоприятные объективные условия, не смогла реализоваться, и Сталину удалось и далее выстраивать и укреплять режим собственного правления.
Другая объективная ситуация сложилась, когда больше не было возможности держать в секрете письмо Ленина к съезду 1924 г. и возникла необходимость проинформировать делегатов о его содержании. Как известно, оно включало в себя рекомендацию Ленина удалить Сталина с поста генерального секретаря. Если бы письмо было доведено до сведения делегатов XIII съезда в полном объёме, то это, без сомнения, повлекло бы за собой смещение Сталина, и таким образом появился бы шанс с помощью нового руководства партии развить альтернативу политике Сталина и его системе правления. Однако в силу эгоистических интересов и мотивов этому шансу не дали реализоваться Зиновьев и Каменев, в итоге судьба шла своим чередом. Письмо не было зачитано полностью, его содержание было лишь пересказано Зиновьевым и Каменевым представителям «делегаций». Зиновьев и Каменев использовали весь свой авторитет, чтобы Сталин сохранил пост генерального секретаря, поскольку, как они утверждали, опасения Ленина не оправдались. Когда Зиновьев и Каменев позднее осознали, сколь тяжкую ошибку они совершили, они заключили союз с Троцким против Сталина — но было уже слишком поздно. Сталин настолько укрепил свою власть над партией и её аппаратом, что даже членам Политбюро не была предоставлена возможность принять участие в съезде в качестве делегатов с правом голоса. Публикация «Платформы объединённой левой оппозиции» попала под запрет и могла осуществляться лишь противозаконно, из-за чего её распространение в партийной среде было крайне затруднено. Когда Сталин пригрозил репрессиями, Зиновьев и Каменев капитулировали, покаянно подчинившись ему. Троцкий остался непоколебимым и — после исключения из ВКП(б) и ссылки в Среднюю Азию — был выслан из Советского Союза в Турцию. С этого начались широкомасштабные «чистки» в партии и жестокие репрессии против её членов, высказывавшихся в поддержку предложений оппозиции или заподозренных в том, что они являются её сторонниками. По сведениям, приведённым самим Сталиным в неопубликованной части его выступления на пленуме ЦК весной 1937 г., тогда было арестовано 18 000 членов ВКП(б). Таким образом, и эта — хотя и очень слабая — возможность осуществления альтернативы оказалась сведена на нет.
Ещё одна возможность открылась в 1928/29 г. Тогда во время так называемого хлебного кризиса стало ясно, что линия партии, которой следовали Сталин и Бухарин, планировавшие лишь относительно медленное развитие социалистической промышленности и отдававшие приоритет крестьянским хозяйствам с целью достижения более высокого уровня производства зерна, — потерпела фиаско, заведя общество в тупик.
Бухарин, Рыков и Томский осознали, что эта политика должна быть в корне изменена, и выработали предложения по коррекции политического курса, которые они позднее представили в Политбюро. Однако Сталин не был готов серьёзно обсуждать их, поскольку это подрывало его позиции во власти, которые он планировал выстраивать и далее. Поэтому он использовал возникший кризис совершенно другим образом. Он перешёл к авантюристической политике спешной и совершенно не подготовленной коллективизации сельского хозяйства. Чтобы замести следы, Сталин предпринял резкую идеологическую атаку против якобы правого уклона, вследствие чего Бухарин, Рыков и Томский были выведены из состава Политбюро, поскольку высказывались против этой линии.
Экономическая и общественная ситуация была катастрофической, Советский Союз находился в самом глубоком кризисе со времён гражданской войны. Хотя значительная часть работников партии и государства симпатизировала взглядам Бухарина, однако шансы на успех этой возможной альтернативы были весьма невелики, поскольку Сталин смог перетянуть колеблющихся членов Политбюро на свою сторону. Кроме того, Бухарин как политик был слишком слаб для противостояния такому опытному приверженцу насилия, как Сталин. Уже вскоре он капитулировал под напором обвинений (одно подлее другого), покаялся и вновь подчинился Сталину.
После того как Сталин массовыми чистками и жестокими репрессиями задушил оппозиционные взгляды в партии, уничтожив в процессах 1936–1938 годов бо́льшую часть старых большевистских кадров, ему уже не было никакой альтернативы — ни в теории, ни на практике.
Только после смерти Сталина вновь появился шанс — абстрактно, то есть независимо от конкретных объективных и субъективных условий — развить реальную альтернативу его диктаторской системе правления и его политике, преобразовав деформированное и изуродованное социалистическое общество, дабы обеспечить его способность к развитию. Однако отсутствовали решающие субъективные условия. Эта альтернатива должна была бы начаться с критического анализа прежнего пути развития социалистического общества при сталинском правлении. При этом промахи Сталина, его противозаконный произвол и репрессии против большого числа отечественных и зарубежных коммунистов, террор против больших групп населения и другие его преступления подлежали оглашению и осуждению. И, что было ещё труднее, должны были быть исследованы куда как более глубокие общественные, политические и идеологические основания и причины явлений перерождения партии и общества, поскольку иначе нельзя было преодолеть эти противоречившие принципам социализма явления и создать надёжный заслон их возрождению в будущем.
Но было ли руководство КПСС, оставшееся после смерти Сталина, способно на это? Оно состояло из функционеров, отобранных Сталиным или, по крайней мере, воспитанных в его духе и более-менее лично преданных ему. Среди них имелось также несколько соратников, сопровождавших политическое восхождение Сталина с 1917 года, или, по меньшей мере, с начала 1920‑х годов, и переживших все чистки: Молотов, Каганович, Ворошилов и Микоян, а также более молодые — такие как Хрущёв, Берия, Маленков и Булганин. Они совершенно намеренно были вовлечены Сталиным в беззаконие и произвол, репрессии и прочие преступления в такой мере, что к тому времени уже должны были бы нести за это ответственность. Можно понять, что при таких обстоятельствах их готовность поднимать подобные вопросы и углубляться в них была не особо велика.
Последовательнее всех против какого бы то ни было пересмотра прошлого выступали Молотов и Каганович. В то же время они довольно решительно отказались обсуждать «культ личности». Как ни странно, первым начавшим поднимать тему «культа личности Сталина» оказался Берия. Это может показаться удивительным, поскольку после Ягоды и Ежова он с осени 1938 года являлся главным сообщником Сталина в осуществлении его произвола, хотя и занял пост наркома внутренних дел и генерального комиссара госбезопасности лишь после Московских процессов. Можно ломать голову насчёт его мотивов, однако с уверенностью можно исключить гипотезу, будто бы Берия стремился к созданию системы, альтернативной сталинской. Предполагают, что таким образом он «убежал вперёд». Берия подозревал, что Сталин поступит с ним так же, как и с его предшественниками — Ягодой и Ежовым, которых он персонально обвинил во всех своих преступлениях и ликвидировал их как своих соучастников.
Берия предполагал, что у Сталина уже заготовлен материал подобного рода, в котором он будет изображён единственным виновником всех мыслимых преступлений начиная с 1938 года. Теперь Сталин был мёртв, однако опасный компромат ещё, возможно, существовал. Чтобы не позволить остальным соучастникам из Политбюро принести его в жертву в качестве козла отпущения, он направил обвинения против почившего Сталина. Поскольку Берия, очевидно, также предпринял меры для захвата власти, то большинство остальных членов Политбюро (в особенности Хрущёв) усматривали в его фигуре серьёзную угрозу. Они арестовали его в лучших сталинских традициях по обвинению в работе на империалистические разведки и впоследствии казнили.
Как бы то ни было, этим актом «дело Сталина» отнюдь не было завершено, поскольку, по крайней мере, часть членов Политбюро считала неизбежным применение определённых мер по сворачиванию сталинского режима. По сию пору существовали гигантские лагеря с миллионами заключённых, из которых следовало освободить, по меньшей мере, значительную часть политических осуждённых, поскольку обвинения против них, за редким исключением, были необоснованы. Такую позицию решительнее всех отстаивали Хрущёв и Микоян, а также Маленков и Поспелов; даже Ворошилов присоединился к их общему мнению. Принадлежа к самым старым и самым верным соратникам Сталина и принимая решающее участие в ликвидации генералов Красной Армии, теперь Ворошилов вёл себя так, возможно, потому, что в свои последние годы Сталин относился к нему с чрезвычайным презрением.
Было решено, что Поспелов должен собрать и изучить материал для выработки основы для дальнейших действий, прежде всего для реабилитации невинно осуждённых кадровых работников партии.
Однако обсуждение этого вопроса не было включено в повестку дня XX съезда КПСС, поскольку в Политбюро не было достигнуто большинства. Тем не менее, Хрущёв, в то время первый секретарь ЦК КПСС, добился согласия на право выступить перед делегатами съезда на закрытом заседании с докладом о культе личности Сталина и его последствиях. Эта речь была подготовлена Поспеловым, обработана Шепиловым и, по-видимому, дополнена Хрущёвым. Стратегия речи соответствовала намерениям Берии возложить всю вину на Сталина и на его черты его характера, тем самым сняв вину с причастных членов Политбюроо.
Из всех упомянутых фактов и обстоятельств неизбежно вытекает вывод, что руководство КПСС в своём прежнем составе, во-первых, не слишком было заинтересовано в проведении глубоких, объективных и широких разъяснений и оценок прежнего пути развития социалистического общества. А во-вторых, что по своим теоретическим знаниям и способностям оно объективно и не было способно на это.
Что же мешало ему это сделать?
Одной из причин были интеллектуальные способности и уровень образования многих членов Политбюро. Ни одного из них нельзя было считать серьёзным марксистским теоретиком. Ещё одна причина — и это уже не относилось к индивидуальным способностям отдельной личности — структура, регламент и приёмы работы Политбюро, определявшие и ограничивавшие поведение каждого отдельного члена Политбюро и возможности его влияния. Но всего больше последовательному обсуждению препятствовало наличное состояние марксистской теории.
Самостоятельная теоретическая работа в области марксизма, будь то в политической экономии, в философии или по вопросам теории социализма, уже давно была невозможна, поскольку «партийное мировоззрение», бывшее обязательным для всех, содержалось в произведении, официально признанном и утверждённом партийным руководством — в «Кратком курсе истории ВКП(б)». В Советском Союзе все теоретические работы в области марксизма велись в рамках её догматических формул; отклонения не допускались и приводили к идеологическому осуждению. Марксистская теория находилась в состоянии застоя, поскольку самостоятельная работа и исследование социалистического советского общества оказались попросту невозможны, тем более — критическое исследование и оценка результатов политики партии.
Вследствие такого урезания и деформации марксистской науки социалистическое общество лишилось своего важнейшего теоретического и методического инструмента для проведения постоянного самоанализа и самокоррекции.
Руководящие лица ВКП(б)-КПСС и советского государства в своих речах — которые практически целиком писались советниками и спичрайтерами — постоянно взывали к якобы всемогущей теории марксизма-ленинизма, однако их знания чаще всего ограничивались содержанием «Краткого курса». Постоянное воспроизведение догматических формулировок этого произведения служило прежде всего подтверждением верности политической линии партии и решений партийного руководства. В этом смысле марксизм-ленинизм служил скорее в качестве легитимизирующей теории, чем творческим научным инструментом для исследования общественных процессов и отношений социалистического общества.
Критическое положение дел в марксистской теории и в теоретическом мышлении было продемонстрировано как в секретном докладе Хрущёва, так и в последовавшем затем решении ЦК КПСС июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий». Поскольку более глубокие причины допущенных искажений и деформаций социализма вскрыты не были в силу отсутствия теоретической ясности в отношении сущности сталинизма и его отношения к социализму, то практические меры для преодоления его негативных последствий в партии и в обществе остались недостаточными.
Как следствие, политика Хрущёва, всерьёз намеревавшегося ликвидировать по крайней мере наиболее тяжкие последствия сталинизма, осталась без ясной концепции и обоснования. Она металась из крайности в крайность, опираясь в сущности на подходы и методы прежней государственной системы правления. Субъективистские авантюры как во внутренней, так и во внешней политике были характерны для хрущёвского руководства, они же и послужили благовидным предлогом его устранения в 1964 г. Более глубинной причиной снятия Хрущёва, конечно, был его антисталинизм, сколь бы он ни был поверхностен и нежизнеспособен. Его преемник Леонид Брежнев положил конец критике прошлого и в особенности Сталина. В сущности, он вернулся к действенным и испытанным методам сталинистского режима, хотя и в более современной форме. На протяжении почти двух десятилетий брежневской эпохи эта система всё больше закосневала, и шансов на практическую альтернативу было даже меньше, чем при Хрущёве.
Лишь с приходом к власти Горбачёва вновь появилась такая возможность — с одной стороны, потому, что к тому времени советское общество оказалось в кризисной ситуации, от которой нельзя было попросту отмахнуться или отговориться. Напряжённая обстановка требовала критического анализа и решительных корректировок. А с другой стороны, произошло существенное изменение и субъективного аспекта дела, поскольку с избранием Горбачёва в качестве генерального секретаря и с удалением ряда старых членов Политбюро стал возможен процесс омоложения верхушки, в результате чего впервые после долгого времени возникли субъективные условия, вновь сделавшие альтернативу возможной.
Поначалу также казалось, что новый генеральный секретарь осознал, что для обеспечения существования и жизнеспособности социализма в Советском Союзе необходимы коренное преобразование всей политической и экономической системы, а следовательно, и всех сфер общества. Однако вскоре его политика продемонстрировала свою непродуманность, не принеся желаемого укрепления социалистического общества, а вызывая всё больший хаос и всё более частые явления распада.
Реальное состояние советского общества настоятельно требовало реальной альтернативы, поскольку к тому времени речь уже шла о жизни и смерти социализма. Однако теоретически продуманной и обоснованной реалистической альтернативы не появилось. Для неё не было необходимых теоретических наработок в силу очевидного недостатка способных кадров.
По этой причине ни Горбачёв, ни его соратники не смогли осознать решающего ошибочного момента в построении советской модели социализма. Потому им и не удалось преодолеть её. Необходимо было ликвидировать абсолютную монополию на власть партийного руководства с его исключительными полномочиями на принятие решений, последовательно создавая необходимые демократические руководящие и принимающие решения структуры государства и общества и наделяя их соответствующими полномочиями.
Ленин, судя по всему, знал, о чём говорил, когда на небольшом и скромном праздновании своего 50-летия сказал, «что наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение, — именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное». И высказал пожелание, «чтобы мы никоим образом не поставили нашу партию в положение зазнавшейся партии»365.
К сожалению, это предупреждение было проигнорировано: через десять лет, при 50-летии Сталина, проявился культ личности, неизбежно сопровождавшийся укреплением высокомерного, самодовольного поведения и деморализовавший партию.
Тот факт, что КПСС позволила запретить себя Ельцину и распустить Горбачёву, наглядно продемонстрировал, что эта партия растеряла всякую боевую силу. Рыжков констатировал:
«В 1985 году мы выдвинули задачу перестройки, содержанием и целью которой назвали обновление социализма, преодоление допущенных деформаций. Но она не удержалась на этой позиции под воздействием деструктивных сил, многие из которых (как сейчас совершенно очевидно) имеют целью изменить характер общественного строя»366.
Он указал на приоритет идеологии и политики над экономикой как на «главную черту общественной модели» советского социализма и, таким образом, — корень, из которого и вырос волюнтаризм. Поскольку и в перестройку не удалось перевернуть это соотношение, реформы не могли привести к успеху. Рыжков признаёт:
«За пять лет всё кардинально изменилось: от энтузиазма мы скатились к неверию и скептицизму. Это во многом объясняется размытостью целей и созданием иллюзий о благах, которые могут быть быстро получены. Мы, по сути, не раскрыли модели будущего, не назвали социальную цену, которую придется платить за реализацию данной модели, и не определили, кто её будет платить, чтобы компенсировать издержки тем, кто их несёт». И признаётся: «Мы не смогли (да и не знаю, могли ли)»367.
Возможно, грозящей гибели социализма можно было и избежать, если бы руководства европейских социалистических стран, столкнувшиеся с весьма схожими проблемами, провели бы такой критический анализ и учёт в ходе откровенных совместных совещаний при активном участии марксистских учёных, попытавшись отыскать путь совместного вывода социализма из кризиса — вместо того, чтобы погибать поодиночке.
Однако этому препятствовало высокомерное националистическое поведение советского руководства. Оно продолжало считать, что может и дальше претендовать на верховенство, всё так же настаивая на несуществующем первенстве в развитии социализма. С другой стороны, совместной коллективной деятельности по спасению мешал эгоистический национализм мелких государств большинства социалистических стран.
Трудный, хотя и риторический вопрос: которая из этих двух сторон была первична и как они влияли друг на друга? Однако ответ на этот вопрос уже ничего не изменит в истории.
Заключение
Моим намерением было объяснить и прояснить то, как во взаимодействии различных объективных и субъективных факторов происходило принятие основополагающих политических решений в Советской России; то, какое направление развития получило в результате этого возникающее социалистическое общество; какой объективный прогресс был достигнут при этом и каким образом наряду с этим были внесены отдельные искажения, отяготившие дальнейший путь, приведя к серьёзным деформациям и отклонениям от принципов социализма. В ходе развития происходило накопление ошибочных решений со всё более масштабными последствиями как в объективном, так и в субъективном плане, так что их груз для дальнейшего развития становился всё тяжелее, а шансы на их исправление — всё меньше. Советская общественная система, в течение долгого времени считавшаяся стабильной, хотя и противоречивой, вошла в процесс, в ходе которого уровень стабильности системы постепенно снижался, в конце концов опустившись ниже критической черты, в результате чего система лишилась устойчивости, а её структуры подверглись разрушению. Перестройка оказалась неспособна остановить этот процесс и восстановить стабильность. Напротив, она лишь ускорила распад.
Если говорить о персональной ответственности за столь катастрофический конечный итог исполненной надежд эпохи человеческой истории, то следует назвать ряд имён — и не только Сталина, Хрущёва или Горбачёва. В этом списке также окажутся (пусть и различным образом) Зиновьев, Каменев и Бухарин; Молотов, Каганович, Микоян, Жданов и Маленков; а также Брежнев, Черненко, Яковлев и Ельцин. Причём все они были лишь вершиной высокой пирамиды из функционеров, которые — возможно, в массе своей считая, что тем самым служат делу социализма — причастны как к успехам и достижениям, так и к искажениям, подготовившим гибель всего дела. Однако не следует мешать вопрос о персональной ответственности с вопросом о главных причинах гибели социализма. Ответ на этот вопрос должен осветить причины, обусловленные самой системой.
В конечном счёте, решающим обстоятельством исторического поражения в соревновании общественных систем стала неспособность достичь более высокой производительности труда, чем это удалось капитализму. Отсюда берёт начало большинство других недостатков социалистического общества. Например, материальный уровень жизни, который — несмотря на огромный прогресс и значительные достижения — в целом не удовлетворял требованиям социализма, из чего уже, в свою очередь, развивались общественные и идеологические противоречия и деформации.
На мой взгляд, основными препятствиями на пути успешного экономического развития выступили два фактора. Во-первых, слишком схематическое формирование отношений собственности на средства производства, вследствие чего их объективно социалистический характер остался безличностным, не сумев сформироваться и стать действенным в субъективном плане по причине отсутствия сознания реального собственника. Во-вторых, излишне централизованная административная система планирования и руководства экономикой, которая хотя и обеспечила возможность значительного прогресса в период экстенсивного экономического развития, однако в период интенсивного экономического развития (основанного в сущности на применении и использовании новаций научно-технической революции) оказалась непригодной и неэффективной.
Главным препятствием в области политической системы социализма стало недостаточное формирование и слишком слабое развитие социалистической демократии в качестве политической системы власти и способа функционирования государства, что негативно сказалось на всех сторонах общественной жизни, затруднило развитие общественных и духовных движущих сил, в конце концов приведя их в неработоспособное состояние.
Но почему эти преграды свободному, полноценному социалистическому обществу возникли не только в Советском Союзе, но и во всех социалистических странах? Потому, что эта модель социализма, в том виде, в котором она возникла в определённых исторических условиях, сложившихся после Октябрьской революции в Советском Союзе, имела роковой врождённый порок, который, словно генетический дефект, проявлялся в схожих симптомах во всех социалистических обществах, созданных по этой модели. Все попытки преодолеть эти симптомы реформами и изменениями в итоге потерпели фиаско, поскольку они не устраняли главный корень — «генетический» дефект.
В чём же состоял этот врождённый порок или конструктивный дефект?
Речь идёт не о природном дефекте — он был создан людьми, действовавшими в совершенно определённых и весьма специфических условиях.
Этот конструктивный дефект состоял в схематическом переносе тезиса о «руководящей роли партии» из ограниченной области партийной политики на всё общество и на государство. Из-за него возникла монополия на власть и на «истину», распространявшаяся на все сферы. «Партия» принимала все важные решения о формировании и развитии социалистического общества. Такая конструкция должна была — вопреки всевозможным благим намерениям — неизбежно привести к субъективизму и волюнтаризму. Это наглядно продемонстрировала история всех социалистических государств, построенных по советской модели.
Это правда, что автором этой теории был Ленин, однако первоначально она означала лишь то, что партия рабочего класса должна играть ведущую роль, выступая в классовых битвах в качестве политического руководителя и с помощью идей научного социализма развивая и укрепляя классовое сознание рабочего класса.
Кроме того, не кто иной, как Ленин, во время контрреволюции и гражданской войны, ввёл почти полную «личную унию» Политбюро и советского правительства. Однако не в качестве принципа, а подчиняясь необходимости, поскольку давал о себе знать дефицит кадров. Более того, условия гражданской войны требовали высшей степени концентрации и централизации полномочий для принятия решений.
Тем не менее, через некоторое время тот же Ленин, приобретя достаточный опыт, осознал, что слияние партийных и государственных постов является ошибкой и высказался в пользу необходимости чёткого разделения полномочий. Однако его предложениям уже не суждено было реализоваться, поскольку сам он был уже тяжело болен и вскоре скончался.
Сталин, напротив, не был заинтересован в разделении полномочий, поскольку это ограничило бы его властные амбиции. Потому он не только поддержал ставшее общим положение, но и превратил его в догму под названием «руководящая роль партии», якобы относящуюся к принципам социализма. Как следствие, этот постулат после возникновения новых социалистических государств был принят ими безо всякого сомнения — как нечто само собой разумеющееся. И так же, как и в Советском Союзе, он стал непреодолимым препятствием для любых сколь-нибудь глубоких реформ, поскольку выражал прежде всего интересы малой группы в руководстве партии, присвоившей себе монополию на власть и желавшей во что бы то ни стало её сохранить.
Внимательный читатель, конечно, заметил, что мне не всегда было легко находить сдержанные выражения насчёт общественного развития от Октябрьской революции и до гибели социализма. Я также должен признаться, что совершенно не уверен в точности моих оценок различных периодов развития этой весьма противоречивой истории и её результатов — и тем более личностей, сыгравших в ней важную роль. Сами события слишком сложны и неоднозначны для этого. С другой стороны, разумеется, было бы нечестно умолчать о том, что я не являюсь нейтральным наблюдателем, которому всё равно, каким образом рассматривается эта эпоха.
Однако я могу заверить, что всегда старался выполнять свою работу, не руководствуясь взглядами, основанными на незнании фактов, без опоры на предубеждения и заранее заданные оценки. Вследствие этого зачастую я был вынужден самокритично исправлять собственные прежние суждения и комментарии. Углублённое изучение привело меня к осознанию, что в оценке некоторых исторических процессов и их результатов я совершал ошибки, анализируя различные отношения слишком поверхностно, а также, несмотря на моё по большей части критическое отношение к официальным взглядам и оценкам, вовсе не был всецело свободен ото всех деформирующих влияний и воздействий царившей идеологии.
Ещё во введении к этой работе я писал, что не считаю себя сверхмудрецом, который лучше других и заранее знал, чем закончится исторический эксперимент социализма. В течение долгого времени я был убеждён, что он вполне может удасться. Гибель социализма показала, что и я ошибался. Однако это вовсе не было следствием легковерной наивности и отсутствия критического мышления, поскольку долгое время у меня были причины так думать.
Можно спросить меня, почему и с какой целью после всего этого я и поныне столь глубоко занимаюсь проблемами истории и теории социализма, сочиняя об этом толстые книги. Полагаю, что тому есть ряд причин, которые кажутся мне достаточно серьёзными для того, чтобы взяться за эту работу даже в моём преклонном возрасте. Я никогда не был нейтральным наблюдателем, а активно и сознательно участвовал в формировании социалистического общества. Поэтому я чувствую себя не только вправе, но и обязанным сделать некий отчёт о проделанной работе.
Однако исторический взгляд «без точки зрения» невозможен, сколько бы ни утверждалось обратное. Без теоретического фундамента, без ясного понимания основного содержания и общей тенденции развития истории человечества, определяющих факторов и закономерных взаимодействий общественного развития, а значит, и главных движущих сил событий, — нельзя получить сколь-нибудь точную объективную картину развития человеческой истории.
Поэтому фундаментальные понятия материалистического понимания истории, чью основу заложили Маркс и Энгельс, творчески применённые и развитые Лениным и продуктивно используемые многочисленными учёные-марксистами в качестве теоретического и методического базиса и инструмента исторических исследований, — являются красной нитью, на которую ориентировался и я, чтобы иметь возможность понять и объяснить исторические события при возникновении, развитии и распаде Советского Союза.
Для понимания всей эпохи реального социализма решающе важно то, какая оценка даётся началу этого развития — Октябрьской революции в России.
Понимается ли эта революция как начало новой исторической эпохи, которая назрела объективно, создав возможность преодоления капиталистического общества (а тем самым в перспективе — и раскола человеческого общества на имущие правящие классы и неимущие эксплуатируемые классы) благодаря основанию новой общественной формации социальной справедливости и равенства, открывающей человечеству перспективы мирного развития без разрушительных войн, без социальных и экологических катастроф — либо же Октябрьская революция и её последствия трактуются как незрелая и насильственная попытка любой ценой установить социалистическую государственную власть, хотя она не имела никаких шансов на успех и потому не смогла построить социалистическое общество.
Есть разница, с первой или со второй точки зрения исследуется, преподносится и оценивается эта историческая эпоха.
Возможно, мне могли бы возразить, что после гибели реального социализма это разделение уже не имеет значения, поскольку история показала, что сделанная попытка очевидно была слишком преждевременной и потому не могла достичь успеха. Это в конечном счёте объясняет и пороки исторического результата в виде советского общества (или советской модели социализма) со всеми его недостатками и деформациями, равно как и его поражение и гибель. Однако подобная аргументация «постфактум» не столь убедительна, как кажется, поскольку она, очевидно, исходит из молчаливого предположения, что всякая историческая попытка революционного свержения общественной формации, созревшей для того, чтобы быть сменённой, и начала построения нового общества, оправдана только в том случае, если она развивается успешно, устанавливается надолго и ведёт к победе более высокой общественной формации.
Маркс однажды заметил, что мировая история могла бы совершаться очень просто, если бы успех всякой революции был заранее обеспечен. Он восхищался дерзостью и смелостью Парижской коммуны, несмотря на то, что, разумеется, знал, что их шансы на успех по многим причинам мизерны, поскольку в ту пору капитализм находился в своей восходящей фазе и совершенно не созрел для своей замены.
Преодоление феодального общества также было многовековой классовой борьбой между силами буржуазной революции и реформ с одной стороны и силами феодально-аристократической реакции и контрреволюции с другой — с первоначальными успехами и отступлениями, иногда приводившими к реставрации прежних отношений. Эта борьба длилась целую историческую эпоху, пока, благодаря победе прогрессивной буржуазии, не привела к формированию и укреплению современного буржуазного общества, тем самым создав возможность свободного и беспрепятственного развития капитализма.
Первые ступени развития капиталистического общества ещё в очень малой степени соответствовали заявленным буржуазным идеалам, но несмотря на это, они стали огромным прогрессом, поскольку открыли шлюзы для беспрепятственного развития производительных сил человечества. Если историк и теоретик при представлении и оценке этой исторической эпохи буржуазных революций направляет свой взгляд в первую очередь на разрушительные воздействия революционного насилия, на злоупотребления, на зачастую жестокие эксцессы и на жертвы сражений, теряя при этом из виду трудное рождение нового общественного строя, если он судит о становлении капиталистической общественной формации, а вместе с ней и буржуазной демократии, наций и национальных государств не как об элементах противоречивого общественного прогресса, поскольку новое общество, измеряемое по буржуазным идеалам, было ещё несовершенно и обладало множеством недостатков, — то он не только даёт весьма одностороннюю картину такого развития, но и упускает его суть.
Это в той или иной степени верно и для эпохи социалистической революции и её результатов. Не замалчивая и не умаляя ужасов гражданской войны между революцией и контрреволюцией, жестокостей как белого террора, так и ответного красного, не приукрашивая гигантские трудности, ошибки, промахи, недостатки и деформации на сложном пути развития возникающего социалистического общества, и не отрицая значительных извращений, приведших в Советском Союзе к автократической системе власти Сталина, — описание этой эпохи уловит суть, только показав возникновение новой общественной формации, которая на основе общественной собственности на важнейшие средства производства идёт по пути преодоления антагонистического классового общества, и представив и отдав должное достигнутым ею успехам.
Разумеется, это потребует отбора, интерпретации и оценки исторических фактов, что разительно отличается от противоположного подхода, главным образом сосредотачивающегося на заслуживающих критики событиях и фактах или даже понимающего всю историю лишь как достойный сожаления пример разрушения прежнего порядка.
При этом даже среди марксистских историков и теоретиков могут наблюдаться значительные расхождения в подходах и в оценке фактов и событий, равно как личностей и результатов их деятельности. Это нормально и оправдано, поскольку не существует «марксистского взгляда», обязательного для всех.
Для иллюстрации этих мыслей я хотел бы привести оценку, данную марксистским историком Эриком Хобсбаумом (см. работу «Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век») эпохе социализма начиная с Октябрьской революции и до гибели Советского Союза и других социалистических стран Европы. В главе «Мировая революция» он сжато даёт очень информативное, богатое материалом и дающее пищу для размышлений описание этой части мировой истории. То, как он при этом оценивает Октябрьскую революцию и её результаты, ясно выражено в следующих словах:
«Поэтому для двадцатого столетия она стала столь же важным явлением, как французская революция 1789 года для девятнадцатого века. [...] Однако Октябрьская революция имела гораздо более глобальные последствия, чем её предшественница. Хотя идеи французской революции, как уже известно, пережили большевизм, практические последствия октября 1917 года оказались гораздо более значительными и долгосрочными, чем последствия событий 1789 года. Октябрьская революция создала самое грозное организованное революционное движение в современной истории. Его мировая экспансия не имела себе равных со времён завоеваний ислама в первый век его существования»368.
Однако эта оценка всемирно-исторического значения Октябрьской революции стоит в странном контрасте с тем фактом, что решающее содержание открытой ею новой исторической эпохи видится не в трудном процессе создания и строительства нового общества — социализма, а лишь в её действии как побудительной силы мирового революционного движения. В соответствии с этим и оценки в указанной работе направлены не столько на представление возникновения социалистического общества как исторического прогресса в его противоречивости (что является сущностью эпохи), сколько на то, чтобы охарактеризовать и осудить отчасти неизбежные, отчасти такие, которых можно было избежать, ошибочные решения, недостатки и искажения и тем более деформации и преступления, связанные со сталинизмом, которые, на мой взгляд и по моей оценке, должны квалифицироваться скорее как, хотя и очень важный, но всё же исторически побочный продукт всего этого процесса.
Поэтому в изложении Хобсбаума центр внимания слишком, на мой взгляд, сильно смещён в сторону этого побочного продукта. При этом я по большей части или полностью согласен со многими его оценками и суждениями. Однако мне кажется, что причины возникновения и фатального воздействия деформаций и извращений социализма на развитие и гибель Советского Союза трудно понять, если не объяснять их исходя из объективных и субъективных условий и противоречий фундаментального процесса создания и строительства первого в истории социалистического общества, и не встраивать их в этот контекст. В таком случае то и дело возникает впечатление, будто они — лишь следствие субъективизма и волюнтаризма отдельных руководящих личностей, и таким образом в конечном счёте всё-таки вызваны чертами характера и действиями Сталина.
Такая точка зрения, по-видимому, служит причиной тому, что в изложении Хобсбаума немало суждений о реальном социализме слишком общи, поскольку не делают необходимых различий между Советским Союзом и другими социалистическими странами. Тот факт, что те во многих отношениях следовали советской модели, не означает, что их всех нужно грести под одну гребёнку, поскольку в них в течение некоторого времени существовали самостоятельные проекты новых путей к социализму, и кроме того, влияние сталинизма в большинстве социалистических стран не было столь велико, как в самом Советском Союзе.
Наряду с любой необходимой критикой примитивной сталинистской системы социализма не должен оставаться незамеченным тот факт, что Октябрьская революция всё же была исторически оправданной попыткой противопоставить капитализму альтернативу. Позитивные результаты и опыт этих социалистических обществ должны расцениваться как наследие, имеющее важное значение для будущей истории человечества.
Пример того, как неверная оценка Октябрьской революции и её последствий накладывает на изложение истории Советского Союза трафарет, по которому судятся все факты, события и результат исторического развития социализма, в результате чего теряется главное содержание, истинная сущность этой истории, можно найти в работе историка Манфреда Хильдемейера «Советский Союз 1917–1991»369. Хотя он и заботится о достоверности фактов и объективности их изложения, однако не находит верной оценки общего исторического процесса.
Кроме того, читатель, возможно, осознаёт или замечает тот недостаток, что в этой работе я отказываюсь от критического анализа воззрений и доводов тех авторов, которые давно выступают как сторонники сталинизма, защищая и оправдывая идеи Сталина и его практическую политику. Хотя изначально я намеревался включить в работу соответствующие полемические места, я отказался от этого плана, поскольку в итоге чрезвычайно вырос бы объём этой книги. Чтобы показать необоснованность таких взглядов, понадобились бы довольно пространные обсуждения, тем более что при этом совершенно не шло бы речи об относительно единой последовательности идей.
С одной стороны, нам встречаются российские авторы, которые, будучи выходцами из КПСС и опираясь на опыт распада Советского Союза, по большей части сходятся во мнении, что XX съезд КПСС отклонился от правильного сталинского пути, в результате чего произошли гибель и распад Советского Союза и были созданы условия для контрреволюции и реставрации капитализма.
Разумеется, в их глазах играет роль и тот факт, что во время перестройки необузданный и огульный антисталинизм стал главным идеологическим инструментом для создания и возбуждения антисоветских и антикоммунистических настроений.
Хотя я и считаю неверным и необоснованным лежащее в основе их взглядов схематическое разделение истории Советского Союза на успешный период строительства под руководством Сталина и период упадка от Хрущёва до Горбачёва, однако в их работах иной раз имеются и разумные точки зрения и аргументы, которые полностью или частично справедливы. Тем более потребовались бы детальный анализ и обсуждение, которые завели бы нас слишком далеко в рамках данной работы. Для этого понадобился бы отдельный труд. Я уже обсуждал известные взгляды по этой проблематике в моей книге «Сталинизм».
Однако по-иному дело обстоит со взглядами и защитниками Сталина из рядов коммунистического и социалистического движения западного мира, которые можно встретить в многочисленных публикациях. В массе своей они весьма категоричны, при этом, очевидно, основаны на малом фактическом знакомстве с реалиями Советского Союза и КПСС. Зачастую они пишутся с благими намерениями, однако приносят мало пользы, поскольку укрепляют догматическое мнение, будто почти нет или же вовсе нет причин для критического рассмотрения истории реального социализма и для выяснения недостатков, искажений и сталинских деформаций и преступлений в ходе развития Советского Союза, с целью понять истинные причины его гибели. Их суждения по большей части опираются лишь на литературные источники, что само по себе проблематично, поскольку едва ли можно уловить ряд событий и их взаимосвязь без непосредственного знакомства с реальными условиями Советского Союза и других социалистических стран.
Крайне красноречивым примером является книга «Ложь Хрущёва» американского историка Гровера Фёрра, в которой «доказывается», что все обвинения и утверждения Хрущёва против Сталина, сделанные на XX съезде КПСС (за исключением одного), являются ложью. От наивности доводов автора нередко захватывает дух: он принимает все высказывания Сталина в его опубликованных произведениях буквально, не замечая весьма частого очевидного противоречия между словами и делами Сталина и не исследуя причин такого расхождения. Он также позволяет провести себя такими авантюрными изобретениями российских сторонников Сталина, как то, что жестокий сталинский террор 1930‑х годов якобы был делом слишком рьяных первых секретарей областных комитетов ВКП(б), вынудивших Сталина пойти на этот шаг, поскольку иначе они бы его сместили.
Насколько абсурден подобный взгляд, следует хотя бы из того факта, что в ходе кампании террора именно эти первые секретари поголовно были арестованы и расстреляны, обвиняясь в преследовании и убийстве безвинных коммунистов. Какие личные мотивы могли иметь эти секретари для совершения таких преступных действий, этого Ферр не в силах объяснить, вместе с тем он попросту игнорирует очевидные мотивы Сталина. Поскольку он, очевидно, совершенно не знает, каким подлым образом Сталин сделал этих секретарей соучастниками своих преступлений при помощи «троек» (состоявших из руководителей ГПУ и прокуратуры, а также первого секретаря партийного комитета), которые выносили обвиняемым приговоры, а затем избавился от этих соучастников, слишком много знавших о совершённых волнах террора, обвинив их в том, что они якобы приговаривали невинных к смерти, — то Фёрр некритически доверяет защитникам Сталина, желающим переложить его вину на других, и повторяет их утверждения.
И наконец: очевидно, что эта форма социализма уже не вернётся, поскольку она исходила из исторических условий и обстоятельств, которых сегодня уже не существует. Тем временем сделавшая гигантский прогресс интернационализация и глобализация капитализма в условиях (почти) исключительного правления монополистического капитала в масштабах мира, дальнейший прогресс современных производительных сил с использованием результатов научно-технической революции, связанные с этим изменения структуры общества (особенно среди трудящихся классов), а также другие процессы — настолько радикально изменили объективные и субъективные условия борьбы за солидарное общество социальной справедливости, которое может обеспечить всем людям достойные человека условия существования и свободного развития в мире без войн, что прежних концепций о социалистической революции и построении социализма уже недостаточно.
Вот почему появляется необходимость глубокого анализа всех проблем, проистекающих из изменившихся условий, с помощью марксистской теории и марксистского метода, обсуждая и проясняя их в ходе откровенных дебатов, — причём заслуживает внимания как позитивный, так и негативный опыт прошлого. К этому я и хотел побудить и способствовать своей работой.