«пред. глава след. глава» содержание

Глава 7. Социализм ГДР как возможный путь?

7.1. Социализм как цель немецкого рабочего движения

Всем, кто считает, что социализм всего лишь был принесён в Германию советской армией, следует напомнить, что установление социалистического общества уже давно было объявлено целью немецкого рабочего движения. Ещё старая революционная социал-демократия, начиная со своего основания Лассалем, Либкнехтом и Бебелем, боролась за завоевание политической власти, чтобы с её помощью иметь возможность установить социалистическое общество. Это было недвусмысленно сформулировано в Эрфуртской программе 1891 г., основывавшейся на марксистском фундаменте. Однако вопрос, в какие сроки и какими средствами должна была быть достигнута эта цель, вскоре стал темой дискуссий и теоретических споров.

В споре о ревизионизме между Эдуардом Бернштейном и «ортодоксальными марксистами» во главе с Карлом Каутским на рубеже 1900 г. в социал-демократии возник раскол. Прежде всего, в связи с влиянием первой русской революции 1905 г., возникли принципиальные разногласия между революционными и социал-реформистскими силами. При этом проявилось растущее влияние оппортунизма и реформизма в партийном руководстве и в парламентской фракции Социал-демократической партии Германии (СДПГ). Цель завоевания политической власти для установления социалистического общества отошла на второй план.

В 1914 г., когда разразилась империалистическая война, произошёл переход руководства СДПГ и её парламентской фракции на сторону кайзеровского правительства под националистическим лозунгом защиты отечества, несмотря на то, что международная социал-демократия ещё на конгрессе Интернационала в Базеле в 1912 г. приняла решение, что долг социалистов — бороться против грозящей войны, а в случае, если она всё же разразится, направить борьбу против поджигателей войны в собственных странах. Это неприкрытое предательство в самом начале мировой войны показало, что руководство социал-демократии уже лишь формально придерживалось социалистических целей, в то время как гораздо больше к ней были привязаны социал-демократические массы и им сочувствующие.

В ходе немецкой Ноябрьской революции 1918 г. стихийные социалистические стремления рабочего класса оказались настолько сильны, что реформистское руководство СДПГ было вынуждено успокаивать и обманывать массы социалистическими лозунгами вроде «Социализм идёт!».

Хотя при окончании войны и возникла революционная ситуация, в которой сложились объективные, а отчасти и субъективные условия для завоевания политической власти (готовность значительной части рабочего класса, общая усталость от войны и возмущение населения, распад имперской государственной власти, переход части армии и флота на сторону революции), но революционное движение не возымело успеха. Оно не смогло победить, поскольку отсутствовало решающее субъективное условие: сильная революционная партия, которая взяла бы на себя руководство революцией.

Оппортунистические вожди социал-демократии не только давно оставили социалистическую цель, но и были готовы препятствовать революционному подъёму масс, сотрудничая с буржуазными и аристократическими силами, а если понадобится, то даже спасать монархию²⁴⁵. Вожди Независимой Социал-демократической партии (НСДПГ), отделившейся от СДПГ, были слишком нерешительны, а только что образованная Коммунистическая партия ещё не обладала необходимым влиянием среди масс. Их главные вожди Карл Либкнехт и Роза Люксембург сразу после основания партии погибли от рук реакции, в таких условиях укрепление КПГ было делом затруднительным. К катастрофическим последствиям привёл тот факт, что перед началом Первой мировой войны революционные силы в СДПГ не вели последовательной борьбы вплоть до полного отделения от реформистских сил и поэтому не основали уже тогда независимую революционную социалистическую партию.

В возникшем в 1923 г. революционном кризисе продолжали отсутствовать решающие условия для победы социалистической революции, поскольку в руководстве молодой Коммунистической партии не было единой линии, в результате чего выступления окончились поражением.

Фиксация в общей схеме стратегии борьбы коммунистических партий Исполкомом Коминтерна (ИККИ) затруднила для отдельных партий необходимый учёт в своей политике соответствующих национальных условий и их особенностей. Вследствие этого КПГ связала цель достижения социалистического общества напрямую с установлением диктатуры пролетариата в советской форме, что нашло отражение в лозунге «советской германской республики». Это было тактической ошибкой, затруднившей привлечение широких масс на сторону социалистов. Хотя влияние КПГ на массы в 1920‑х и в начале 1930‑х гг. заметно выросло, однако значительная часть рабочего класса и мелкобуржуазных слоёв и далее предпочитала идти за социал-демократами, а не за КПГ. С СДПГ они чувствовали себя связанными долгой традицией. Сильное раздражение против коммунистов, предательски подогреваемое правым руководством СДПГ, не осталось без результата, и это может объяснить, почему социализм в виде германской советской республики не был способен завоевать большинство. Тот факт, что русское слово совет означает не что иное, как совещание и что выборы в советы — это глубоко демократический институт, — исчез под напором клеветнических атак.

И всё же, несмотря на антикоммунизм социал-демократических вождей, СДПГ по своей классовой базе продолжала оставаться рабочей партией, хотя и возглавлялась оппортунистическим и обуржуазившимся руководством. Несмотря на внутренние противоречия и идеологические и политические различия между двумя течениями рабочего движения должно было быть ясно, что в Германии реалистический путь к победе социализма мог вести только через взаимопонимание и сотрудничество с социал-демократией или, по крайней мере, с большей частью этой партии, а вовсе не через её политическое устранение и «разгром», которого требовал Сталин. Значительные части рабочего класса, организованного социал-демократией, по традиции продолжали настаивать на необходимости установления социалистического общества, из-за чего социал-демократическое руководство зачастую было вынуждено в демагогических целях использовать социалистические лозунги.

Понимание, что сотрудничество двух рабочих партий необходимо для достижения указанной цели, выразилось в попытках КПГ создать единый фронт снизу. Однако сталинистские теория и политика, оценивавшие социал-демократию как «правое крыло фашизма» или как «брата-близнеца фашизма», не только сделали это «низовое единство действий» довольно иллюзорным, но и оказывали дезориентирующее влияние на политику КПГ.

Одним из следствий этой совершенно неверной линии была, во-первых, недооценка фашизма и его опасности, а во-вторых, препятствование возможному единству действий КПГ и СДПГ для защиты от фашистской угрозы. Она нависла как над КПГ, так и над СДПГ, поскольку они обе преследовались гитлеровским фашизмом как ветви «еврейского марксизма».

Серьёзный анализ изменений, происходивших тогда в классовых отношениях капиталистического общества в Германии перед лицом углубляющегося кризиса, должен был бы показать, что правящие круги германской крупной буржуазии больше не желали использовать для стабилизации капиталистической системы руководство СДПГ, поскольку к тому времени это казалось слишком небезопасным. Они уже ориентировались на фашистскую диктатуру. Это развитие изменило также положение и роль социал-демократии, поскольку она сама теперь неизбежно становилась такой же мишенью фашистской угрозы, как и КПГ²⁴⁶.

Эта догматически навязанная Сталиным политика с одной стороны, а с другой — упрямый антикоммунизм правого руководства социал-демократии препятствовали достижению взаимопонимания в рамках совместной защиты от фашизма, в итоге приведя к катастрофическому поражению всего германского рабочего движения.

Передача государственной власти Гитлеру, которого реакционный президент назначил канцлером, распахнула двери перед фашистским террором. Германский монополистический и финансовый капитал, финансировавший гитлеровскую партию НСДАП и приведший её к власти, считал, что благодаря этому вновь можно развить и реализовать завоевательские планы, потерпевшие фиаско в мировой войне. Это толкнуло Германию во Вторую мировую войну, закончившуюся не только новым поражением, но и национальной катастрофой, гибелью фашистского государства и военной оккупацией Германии победившими силами союзников.

Это сильно отдалило цель достижения социализма в Германии, так как дальнейшая судьба страны оставалась неопределённой, поскольку теперь она зависела от решений победивших держав.

После установления фашистского правления оба течения германского рабочего движения пытались осознать опыт своего разгрома и сделать из него серьёзные выводы. После довольно долгих споров VII Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала в 1935 г. исправил неверную политическую стратегию, основывавшуюся в сущности на абсурдной сталинской оценке социал-демократии.

На основе решений этого конгресса КПГ на своей Брюссельской конференции (происходившей на самом деле под Москвой в октябре 1935 г.) провела критический анализ своей политики и выработала линию борьбы с фашизмом, требовавшую тесного сотрудничества со всеми антифашистскими силами. Несмотря на то, что не все ошибки предшествующей политики КПГ можно было исправить полностью, новая политическая линия подготовила путь к единству действий с социал-демократами в борьбе против фашизма. Хотя это сотрудничество и не осуществлялось на центральном уровне эмигрировавших партийных руководств, оно привело к многочисленным совместным действиям в самой фашистской Германии.

В руководстве социал-демократии также после довольно долгих споров были сделаны серьёзные выводы из поражения, в связи с чем возможность сближения и сотрудничества с КПГ возросла. Однако у части социал-демократических руководителей всё ещё сохранялись антикоммунистические опасения, и потому сотрудничество происходило лишь частично.

Борьба за социализм в Германии, таким образом, имела более долгую предысторию, в ходе которой в связи с развитием и расколом рабочего движения возникали сложные проблемы, неразрешённые по многим причинам и вновь ставшие актуальными после освобождения от фашизма.

7.2. Новые условия после освобождения от фашизма

ГДР была гораздо более зависима от Советского Союза, чем другие социалистические страны, однако здесь усилия по отходу от советского пути получили большее оформление и проводились дольше, чем в других государствах. Особенно в 1960‑х гг., когда они были связаны с реальными попытками выработать и реализовать концепцию социализма на основе марксистской теории общества. Однако это происходило не в ходе конфронтации с КПСС и не с антисоветских позиций, а исходя из практических потребностей и соображений, из-за чего они были в то же время связаны со стремлением сохранить дружественные отношения с Советским Союзом.

По прошествии 1917 г. история показала, что не получило реализации первоначальное предположение о том, что победа русской революции послужит началом других социалистических революций в Европе, и тогда Советская Россия получит серьёзную экономическую и техническую поддержку от развитых стран для строительства социализма. Революции в других странах потерпели поражение или вовсе не произошли, в итоге Советский Союз остался в одиночестве. Однако неверным оказался и взгляд, что после Первой мировой войны империализм пребывает в общем кризисе и умирает, в связи с чем уже не способен и далее развивать производительные силы. Фактически он стабилизировался, несмотря на всевозможные кризисные явления. Капитализм пережил и тяжёлый финансовый и экономический кризис 1929–1933 гг., сумев, в особенности в годы после Второй мировой войны, за счёт научно-технического прогресса сделать крупные шаги в развитии современных производительных сил, тем самым достигнув более высокой производительности труда.

Поэтому для перехода к социализму после Второй мировой войны возникли совершенно другие предпосылки и условия, чем в годы Октябрьской революции. Это было особенно важно для той части Германии, из которой позднее образовалась ГДР. Германия была не отсталой, а индустриально высокоразвитой страной с многочисленным и квалифицированным рабочим классом. Она также хранила долгую традицию профсоюзной и политической организованности, хотя её профсоюзы и партии были запрещены, подавлялись и были разгромлены фашизмом. Кроме того, классовое сознание понесло значительный урон при фашистском правлении, оно было по большей части похоронено националистическим и антикоммунистическим неистовством. Фашистская идеология и антисоветские взгляды сильно распространились в широких кругах населения. Кроме того, страна чрезвычайно пострадала от последствий войны, многие города лежали в руинах, экономика также в значительной мере была разрушена. В таких объективных и субъективных условиях не существовало возможности для прямого перехода к социалистическому развитию.

Исторический ход событий создал парадоксальное положение. После победы Октябрьской революции в России большевики надеялись на социалистическую Германию, которая экономической и технической помощью должна была обеспечить строительство социализма. Однако почти тридцать лет спустя условия стали практически противоположными, поскольку перспектива социализма в Германии теперь во многом зависела от Советского Союза. Будучи одной из держав-победительниц в составе Объединённого Контрольного Совета, Советский Союз обладал высшей государственной властью в своей оккупационной зоне, так что теперь от его политики по большей части зависело также и то, каково будет дальнейшее общественное развитие в этой части Германии.

7.3. Особый немецкий путь к социализму?

После того, как победа антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне приобрела реальные очертания, на повестке дня встал вопрос о будущем политическом формировании Германии. Руководство КПГ, работавшее в московской эмиграции, активно занималось этой проблематикой и выработало, с учётом уроков, извлечённых из поражения 1933 г., предложения по созданию новой политической системы антифашистско-демократического характера, а также по формированию заново таких важных сфер общества, как экономика, культура и образование.

В этой работе их поддерживало и консультировало руководство ВКП(б), а также Георгий Димитров. По дневнику Димитрова видно, что по первому наброску призыва КПГ он совещался с Вильгельмом Пиком, Вальтером Ульбрихтом, Антоном Аккерманом и Густавом Соботкой, впоследствии передав пересмотренный вариант текста Сталину. 7 июня 1945 г. состоялось четырёхчасовое совещание со Сталиным, во время которого призыв был окончательно сформулирован. Димитров записал в своём дневнике:

«Были внесены важные изменения. Участвовали Пик, Ульбрихт, Аккерман, Соботка. Сталин предложил: решительно заявить, что в данный момент введение советской системы в Германии нецелесообразно, необходимо установление антифашистско-демократического парламентского строя...»²⁴⁷

Поэтому призыв КПГ от 11 июня 1945 г. гласил:

«Мы считаем, что путь навязывания Германии советской системы неверен, поскольку не пригоден для нынешних условий развития Германии. Мы считаем, напротив, что важнейшие интересы немецкого народа в нынешней ситуации предписывают для Германии другой путь, путь установления антифашистско-демократического режима, парламентско-демократической республики со всеми демократическими правами и свободами для народа.

На нынешнем историческом рубеже мы, коммунисты, призываем всех трудящихся, все демократические и прогрессивные силы народа к этой великой битве за демократическое обновление Германии, за возрождение нашей страны»²⁴⁸.

Взгляд, прежде поддерживавшийся и Коминтерном, и КПГ, что строительство социализма и в Германии требует установления советской власти, таким образом был молчаливо отменён, поскольку не согласовывался ни с опытом, ни с новыми историческими условиями. Это был очень важный шаг, так как только на этой основе удалось создать политическую платформу, которая в советской оккупационной зоне могла привести к активному сотрудничеству всех демократических сил в форме «политики блоков». Однако не менее важно то, что благодаря этому шагу стало возможным единство действий КПГ и СДПГ с объявленной целью в перспективе создать социалистическую единую партию и, таким образом, преодолеть раскол в германском рабочем движении. В таком случае, благодаря силе единой рабочей партии, должны были открыться и предпосылки для дальнейшего перехода к социализму.

Если последующий переход к социализму должен был идти не по советскому пути, а по немецкому, то вставал вопрос: как он должен выглядеть? Размышления об этом были очень важны и для социал-демократов, поскольку среди них были распространены не только большие опасения, но и предрассудки в отношении Советского Союза и его пути к социализму.

При этом была крайне важна формулировка особого немецкого пути к социализму. Благодаря ей была преодолена абсолютизация русско-советского пути, которую ранее защищал Коминтерн (и, соответственно, КПГ), и в то же время признавалось, что могут существовать многочисленные и весьма различные пути достижения социализма, зависящие прежде всего от объективных и субъективных условий конкретных стран.

Для КПГ это были не просто слова, а важный урок, извлечённый из своих собственных ошибок и опыта. Поэтому концепция особого немецкого пути к социализму получила дальнейшее теоретическое углубление и обоснование. Новые идеи в этом отношении были в главным образом развиты в принципиальной статье в журнале «Einheit» («Единство») Антоном Аккерманом — в те годы членом политбюро КПГ²⁴⁹. Его идеи нашли отражение в «Целях и принципах Социалистической Единой партии Германии», принятых на объединительном съезде партии в апреле 1946 г.

На этой основе и в западных оккупационных зонах Германии предпринимались усилия по преодолению раскола рабочего движения. В регионах и на местах возникло множество подготовительных комитетов по объединению СДПГ и КПГ, однако этим попыткам мгновенно оказывалось противодействие: они подавлялись, а отчасти даже и запрещались империалистическими оккупационными властями. Но в первую очередь им оказывало противодействие руководство социал-демократии в западных зонах во главе с Куртом Шумахером, отказывавшимся от какого бы то ни было взаимодействия с КПГ, игнорируя прежние решения партийного руководства СДПГ, извлекшего уроки из поражения 1933 г.

Таким образом, вопрос о том, на каком пути возможен переход к социализму в освобождённой Германии, встал по-разному для восточной и западной оккупационных зон.

В советской оккупационной зоне благодаря объединению КПГ и СДПГ в Социалистическую Единую партию Германии, к которому стремилось и которое поддерживало огромное большинство членов и работников обеих партий, возникла важная предпосылка для дальнейшей реализации социализма на особом германском пути. В западных оккупационных зонах, напротив, стало ясно, что военные инстанции империалистических держав любым способом будут препятствовать следованию по этому пути.

Руководство западногерманской социал-демократии во главе с Куртом Шумахером поначалу вело себя неопределённо и весьма противоречиво. С одной стороны, оно объявляло немедленный переход к социализму, с другой — резко отказывалось от сотрудничества с коммунистической партией. С одной стороны, оно противодействовало стремлениям западных оккупационных властей использовать значительный экономический, а также будущий военный потенциал западных оккупационных зон Германии в своей политике, тем самым противодействуя восстановлению армии. Но с другой стороны, оно принимало участие в раскольнической политике западных держав, подготовивших создание отдельного западногерманского государства.

Стремясь к этому, западные военные администрации работали для преобразования западногерманских оккупационных зон в государство. Они поручили ведущим западногерманским политикам подготовить создание Федеративной Республики Германии. Таким образом закрывался путь к реставрации германского империализма. Форма правления буржуазной парламентско-демократической системы казалась наиболее подходящей, чтобы завуалировать действительную власть — диктатуру монополистического и банковского капитала.

Государственный раздел страны означал, что будущее социалистическое развитие всей Германии на долгое время станет, по-видимому, весьма маловероятным. Однако СЕПГ продолжало стремиться к цели преодоления раздела и к созданию единой Германии. Это было связано с намерением в интересах обеспечения мира не допустить повторной милитаризации и вхождения Федеративной Республики, созданной в сентябре 1949 г., в агрессивный военно-политический альянс против Советского Союза, и в перспективе сохранять возможность социалистического будущего.

Разумеется, в то время было правильно дать политике сохранения мира наивысший приоритет, отложив вопросы будущего социалистического развития. Это соответствовало интересам Советского Союза, но в первую очередь это служило интересам немецкого народа, который после двух катастрофических мировых войн должен был быть незамедлительно направлен на мирный путь развития.

Основание Германской Демократической Республики (ГДР) как второго отдельного немецкого государства не желалось и не планировалось ни Советским Союзом, ни СЕПГ. Цель сталинской внешней политики состояла в выполнении предписаний Потсдамской конференции по договорённости с западными союзниками и в создании демилитаризованной нейтральной Германии. Основание ГДР произошло в октябре 1949 г. как ответ на создание ФРГ и задумывалось как временное решение; поэтому восстановление единого немецкого государства ещё долгое время оставалось на вооружении СЕПГ.

Поэтому экономические, политические, социальные и культурные преобразования, происходившие в советской оккупационной зоне и позже в ГДР, по своему характеру и не были социалистическими. Хотя в 1946 г. СЕПГ в первых свободных выборах в земельные парламенты советской зоны оккупации получила местами абсолютное, а в целом относительное большинство, по прежним договорённостям с партиями, объединившимися в политическом блоке, во всех землях она оставалась в коалиционных правительствах, в которых были представлены все партии. Буржуазные партии — Христианско-демократический союз и Либерально-демократическая партия — благожелательно относились к дальнейшей стабилизации антифашистско-демократического строя, однако в отношении социалистического развития они, по понятным причинам, испытывали серьёзные опасения. В отличие от СЕПГ, они в сущности представляли интересы буржуазных и мелкобуржуазных слоёв населения, и эти слои вовсе не стоило игнорировать.

Хотя большинство из реализованных в то время социально-политических мер предлагались СЕПГ, остальные партии чаще всего соглашались с ними, поскольку по своим стремлениям они совпадали с предписаниями Потсдамского договора, согласно которому не только должны были понести наказание военные преступники, но и подлежали ликвидации социальные основы фашистской военной политики. Это касалось прежде всего индустриальных концернов и крупных монополистических предприятий, а также крупных землевладельцев.

На референдуме в Саксонии большинство населения проголосовало за экспроприацию военных преступников; экспроприация крупных землевладельцев также нашла широкое одобрение, в особенности у сельского населения. Благодаря земельной реформе, новую основу жизни получил почти миллион человек, а именно 119 000 сельских рабочих и 830 000 перемещённых лиц из бывших восточных территорий Германии, находившихся теперь под польским и советским управлением. Земля была передана новым крестьянам не в пользование, а в частную собственность²⁵⁰.

Экспроприированные предприятия военных преступников, напротив, были переданы в народную собственность, благодаря чему в экономике наряду с частной собственностью возникла новая экономическая форма, распоряжение которой было поручено также вновь созданной центральной администрации. После завершения этих преобразований 39,6 % промышленных предприятий стало народной собственностью, примерно 40 % частными, и чуть выше 20 % было предприятиями, принадлежавшими оккупационным властям, преобразованными в Советские акционерные общества (нем. SAG), чья продукция шла исключительно на поставки репараций Советскому Союзу²⁵¹.

Хотя экономический сектор, возникший благодаря народной собственности, и не имел социалистического характера, в отношении управления им возникали серьёзные конфликты между СЕПГ и буржуазными партиями. СЕПГ предлагала выработать двухлетний план экономического развития на 1948–1950 гг., поскольку появилась необходимость создания тяжёлой промышленности в советской оккупационной зоне. Восточногерманская экономика в этом отношении полностью зависела от поставок из западных регионов, поскольку из-за прежнего распределения германской индустрии почти все предприятия тяжёлой промышленности находились на западе Германии. Чтобы дать представление о масштабах товарооборота между Восточной и Западной Германиями, вызванного этим обстоятельством, Герхард Шюрер, в течение ряда лет член Государственной плановой комиссии ГДР, приводил следующий факт: «Обмен товарами между территориями будущих ГДР и ФРГ, который по подсчётам швейцарского историка Йорка Фиша насчитывал в 1936 г. в сумме 8,6 миллиардов марок, в 1946 г. составлял лишь 176 миллионов марок»²⁵².

Однако без железа и стали бо́льшая часть промышленности в восточной части Германии едва ли была способна что-либо производить, и поскольку поставки от западногерманских предприятий уже были связаны с большими затруднениями, едва ли оставался другой выбор, кроме как создать собственные заводы и сталелитейные предприятия. ХДС и ЛДП высказались против, усматривая в этом отказ от единства Германии.

Объективные условия для экономического развития в советской зоне оккупации с самого начала были гораздо менее благоприятны, чем в западной части Германии. Это неравенство ещё более усиливалось советской политикой взимания репараций. Хотя союзники на Потсдамских переговорах договорились, что Советский Союз в качестве компенсации своих огромных военных потерь должен получать соответствующие поставки с территории всей Германии, однако западные власти не выполнили этого условия, что повлекло за собой то, что советская зона оккупации, а затем ГДР, была вынуждена в одиночку нести на себе груз репараций. Так, в советской оккупационной зоне 2 000 предприятий, то есть почти половина промышленных мощностей по состоянию на 1936 г., были демонтированы и отправлены в Советский Союз; а также запасные пути железнодорожной сети²⁵³.

Экономику ГДР это ставило в очень неблагоприятное положение, поскольку в будущей Федеративной Республике за 1948–1950 гг. лишь примерно 5% промышленных установок были демонтированы западными оккупационными властями.

Насколько в целом тяжёл был груз для восточногерманской экономики, видно из того, что в 1945/46 г. почти 50 %, а затем до 1949 г. 30 % и далее до 1953 г. примерно 15 % валового внутреннего продукта ГДР уходило на репарации. Благодаря этому, компенсации из советской оккупационной зоны и ГДР были примерно в 25 раз выше, чем из Западной Германии, хотя согласно Потсдамскому договору речь шла о долге всей Германии²⁵⁴.

Однако исходя из того, что ГДР, несмотря ни на что, уже в 1950 г. достигла довоенного уровня промышленного производства, видно, насколько огромные усилия для этого прилагали трудящиеся. «Экономическое чудо», которым позднее гордилась Федеративная Республика, на самом деле имело место в ГДР.

7.4. Начало социалистического строительства в ГДР

Решение приступить к строительству основ социализма в ГДР было принято на II партийной конференции СЕПГ в июле 1952 г. Один тот факт, что такое важное решение было принято не на очередном съезде партии, уже сам по себе указывает на его срочность. Однако в связи с чем?

Внешняя политика Сталина после победы над гитлеровским фашизмом была в первую очередь направлена на обеспечение безопасности Советского Союза. Москва хотела иметь перед своими границами некий «санитарный кордон» в виде государств, относящихся к Советскому Союзу дружески, а не враждебно. Для этого вовсе не требовалось, чтобы речь шла о социалистических государствах, хотя в перспективе это не исключалось.

Поэтому политическая ориентация для советской оккупационной зоны в Германии и для ранней ГДР была антифашистско-демократической. Политика Москвы в отношении Германии ещё до весны 1952 г. ориентировалась на нейтральную единую Германию. Это было ясно выражено в ноте Сталина западным державам в марте 1952 г. Только после отказа от весьма щедрых предложений советского правительства западным державам и ФРГ (всегерманские выборы для единой капиталистической, но нейтральной Германии) вновь встал вопрос о дальнейшем общественном и политическом развитии ГДР.

Хильдермейер считает, что всё указывает на то, что предложения Сталина не основывались на серьёзных намерениях, однако не даёт никаких аргументов в пользу такой интерпретации и не указывает, какие именно указания он имеет в виду. Если западные страны и Аденауэр были убеждены, что это был лишь отвлекающий манёвр, то они могли бы принять его, чтобы разоблачить явную пропаганду Сталина. Почему же они этого не сделали? Очевидно, потому, что были убеждены, что Сталин предложил это всерьёз. Однако принятие его предложения не позволило бы включить Западную Германию в антисоветский блок НАТО. И потому их отказ был совершенно понятен.

Только после оценки новой ситуации, возникшей из-за категоричного отказа от сталинского предложения, II партийная конференция СЕПГ решила приступить к строительству основ социализма в ГДР.

Поскольку теперь Москве, как и Берлину, стало ясно, что империалистические государства считали приём в антисоветский блок ФРГ с её значительным экономическим и военным потенциалом важнее существования нейтральной единой Германии. С точки зрения их политики «сдерживания» (containment) и «отбрасывания» (rollback) Советского Союза это было последовательно и соответствовало их стремлению не допустить дальнейшего распространения социализма. Однако то, что ответственные политические силы в ФРГ поддержали эту политику, стало однозначным предательством национальных интересов немецкого народа, так как это не только означало раскол страны на долгие годы, но и послужило причиной того, что из-за этого Германия была вынуждена стать яблоком раздора между мировыми державами и, следовательно, главным театром действий Холодной войны.

Решение II партийной конференции СЕПГ начать строительство основ социализма в имевшихся условиях соотношения сил, естественно, было возможно лишь с согласия КПСС и лично Сталина. Ни СЕПГ, ни правительство ГДР не были независимы и свободны в своих решениях. Продолжало действовать оккупационное право; высшей властью обладала советская военная администрация, называвшаяся с момента основания ГДР Советской Контрольной Комиссией (СКК). Поэтому и этот вопрос был обсуждён с КПСС и решён там. Однако весьма вероятно, что движущей силой всё же выступало руководство СЕПГ, поскольку оно считало построение социализма в Германии своей программной целью.

На то, что Советский Союз не рассчитывал на это столь рано, указывают его действия в первые послевоенные годы. Если бы он намеревался превратить советскую оккупационную зону (СОЗ) в социалистическое государство, то его оккупационная политика была бы совершенно другой. Прежде всего он не осуществлял бы жёсткого демонтажа предприятий и инфраструктуры, а также не выдвигал бы требований (вполне понятных и правомерных) репараций с оккупированной им территории. Советский Союз, в отличие от западных держав в их аналогичных зонах, не строил, а демонтировал. Из-за этого не только был значительно ослаблен промышленный потенциал страны, но и заметно снизился уровень жизни населения, что негативно сказалось на его отношении к Советскому Союзу и к СЕПГ и послужило на пользу западной антикоммунистической пропаганде.

Тот факт, что в 1946 г. почти 50 % валового внутреннего продукта (ВВП) СОЗ было отправлено в Советский Союз в качестве репараций, не остался без серьёзных последствий. В западных оккупационных зонах эти расходы составили лишь 14,6 % ВВП²⁵⁵.

Последствия такой политики были столь серьёзны, что даже советская военная администрация под руководством маршала Соколовского обратилась в Политбюро ВКП(б) с просьбой уменьшить нагрузку. С этим предложением согласились не в полной мере, после чего, столь же умеренно, начали расти экономика и уровень жизни.

В сложившейся обстановке Москва и Берлин сочли, что можно и нужно начинать строительство основ социализма. Это стало реакцией на ответ западных держав и западногерманской буржуазии на германский вопрос. Их ответ был таков: лучше половина Германии будет в западном альянсе, чем вся Германия — вне его и вне других блоков.

Вопреки всяческим трудностям, экономическое и политическое развитие СОЗ‑ГДР привело к укреплению нового политического строя и общественных условий. На практике было доказано, что партии, сотрудничающие в антифашистско-демократическом блоке, несмотря на различные конфликты, были способны совместно осуществить восстановление страны. Их положение было непростым, в особенности для Либерально-демократической партии (ЛДП) и Христианско-демократического союза (ХДС), в то время как Демократическая Крестьянская партия (ДКП) и Национал-демократическая партия (НДПГ) не испытывали столь крупных проблем в своей вспомогательной функции. Однако СЕПГ вынуждена была искать возможность облегчить и им путь в социалистическое будущее. Несмотря на некоторые ошибки в отношениях с ними — зачастую не хватало такта и культуры общения — в целом удалось сохранить и развить сотрудничество в блоке с антифашистско-демократическими партиями.

Всё социальное, экономическое и политическое развитие в СОЗ‑ГДР до тех пор называлось «антифашистско-демократическим». Но что было главной характеристикой этого строя? К какой общественной системе можно его причислить?

Понятие «антифашистско-демократический строй» характеризовало новый политический режим в отличие от свергнутого антидемократического фашистского строя, но ничего не говорило о социальном характере общества. Оно, несомненно, оставалось капиталистическим, однако постепенно изменялось в контексте экспроприации военных преступников и монополистических предприятий и их преобразования в народную собственность — всё это было узаконено решениями народа. Но всё же бо́льшая часть малых и средних предприятий, весь сектор малотоварного ремесленного производства и сельского хозяйства, равно как и предприятия оптовой и розничной торговли, оставались в частной собственности. Напомню: в 1948 г. 39,6 % промышленных предприятий находилось в народной собственности, примерно 40 % — в частной и чуть больше 20 % принадлежало советским акционерным компаниям (SAG)²⁵⁶.

В ходе восстановления и в связи с созданием базы тяжёлой индустрии крупная промышленность, находившаяся в народной собственности, получала всё больший вес в экономике, став доминирующей экономической силой, которая постепенно несла с собой и существенные социальные изменения. Она повлияла на социальную структуру населения: доля промышленных рабочих возросла, всё больше женщин получало постоянную работу, образ жизни тоже начал меняться.

Историк Йорг Рёслер описывал серьёзные социальные изменения в это время:

«В результате повседневную жизнь в ГДР, по сравнению с Германией довоенного времени (и с ФРГ) отличало большее равенство и бо́льшая социальная справедливость, более оформленные солидарные взаимоотношения и ликвидация бездомности, попрошайничества и других явлений социальной нищеты»²⁵⁷.

Благодаря демократической школьной реформе была сломана старая привилегия имущих классов на образование, и для всех стал возможен свободный и бесплатный доступ ко всем ступеням образования, открылись двери высших образовательных учреждений, в особенности для детей рабочих и крестьян — до тех пор маргинальной группы в высших и специальных учебных заведениях.

После того как в 1952 г. Рубикон был перейдён и возвращение к довоенному положению стало уже невозможным, возник вопрос: не стало ли нереалистичным для СЕПГ продолжать настаивать на возможности восстановления единства Германии? В политике выдвигаются не только реалистические требования — так однажды сформулировал Ленин: многие демократические требования в условиях империализма нереалистичны, несмотря на то, что, по словам Ленина, было бы ошибкой отказываться от них; они важны в том числе для политического образования и воспитания людей.

В этом смысле было бы ошибкой сразу отказываться от требования единства, после того как в сложившихся условиях оно стало невыполнимым. Большинство населения не поняло бы этого, поскольку это желание по многим причинам ещё долгое время продолжало в них жить. Кроме того, этим можно было объяснять антинациональный характер политики правительства ФРГ. Германия была расколота Западом, а не Востоком. На Востоке, в ГДР, продолжали настаивать на единстве и до 1960‑х годов требовали: «Немцы — за один стол».

В духе призыва КПГ, сделанного в июне 1945 г., и в «Целях и принципах СЕПГ» 1946 г. было зафиксировано, что объединённая СЕПГ в связи с национальными условиями пойдёт по особому немецкому пути к социализму. Однако впоследствии это намерение осталось лишь на бумаге, хотя и не по вине СЕПГ. Поворот советской послевоенной политики в определённой мере начался ещё в 1948 г. Он требовал от СЕПГ отказаться от особой структуры руководящих органов, в которых в равных долях были представлены бывшие члены КПГ и СДПГ, что выполнялось начиная от партийной верхушки, то есть Вильгельма Пика (КПГ) и Отто Гротеволя (СДПГ), до низовых организаций партии. Кроме того, требовалось уйти от концепции особого немецкого пути к социализму, осудить его как «ревизионистский» и принять, что советский путь к социализму — единственно верный.

Антон Аккерман, разработавший и обосновавший эту концепцию по поручению руководства КПГ и в соответствии с тогдашними взглядами Сталина, был выведен из руководящих органов СЕПГ, словно «разменная пешка». На следующих перевыборах всех ведущих органов прежний состав, представленный в равных долях, был убран. В оправдание столь важной перемены было заявлено, что процесс объединения коммунистов и социал-демократов уже закончен — тем более, что после основания СЕПГ к ней присоединились многие новые члены. Последнее было верно, однако утверждение о «завершении объединительного процесса» было обманом. И в партийном руководстве и во всей партии произошли дискуссии и споры, поскольку намеченный курс «сталинизации» встретил сопротивление. Часть бывших ведущих социал-демократов покинула СЕПГ, а вместе с ней и советскую оккупационную зону.

Партийное руководство обсудило на своих заседаниях немецкую Ноябрьскую революцию, а также русскую Октябрьскую революцию, чтобы внести ясность в понимание этих важнейших исторических событий и сделать из них выводы для собственной политики. В результате этих совещаний и обсуждений было достигнуто принципиально положительное отношение к Октябрьской революции и к развитию социализма в Советском Союзе, хотя не все сомнения и опасения были полностью сняты. Впоследствии для этого была организована более интенсивная разъяснительная работа в партии, причём в её центре стояло изучение «Краткого курса ВКП(б)». В итоге СЕПГ постепенно получала сталинистское теоретическое и идеологическое направление.

Этот процесс имел как положительные, так и отрицательные аспекты и последствия. Одним из отрицательных было то, что из-за него были отброшены и ликвидированы существенные демократические достижения, проистекавшие из объединения КПГ и СЕПГ. Это нанесло значительный урон СЕПГ, помешав переходу к строительству социалистического общества.

Решение СЕПГ от 1952 г. начать строительство основ социализма было принято как раз во время нарастания международной напряжённости между Советским Союзом и западными державами. В Корее уже два года бушевала война. На её фоне в советском руководстве возросли опасения возможности военной агрессии в ближайшем будущем. Поэтому было усилено давление на все социалистические страны, приступившие к тому времени к строительству социалистического общества. В октябре 1952 г. в Москве состоялся XIX съезд партии; по этому случаю КПСС и лично Сталин навязали общую политику руководителям коммунистических партий социалистических стран. Сталин потребовал бо́льших усилий для повышения обороноспособности, что сулило значительную нагрузку на экономику.

В ГДР военные расходы, которые до того оставались относительно невелики, на уровне 500 миллионов марок, за несколько лет выросли до 2 миллиардов марок, из-за чего возникли крупные экономические и финансовые проблемы. На просьбу, обращённую к советскому руководству, уменьшить в связи с этим объём репараций, а также не взимать плату за переданные советские акционерные предприятия, Сталин ответил отказом.

Поэтому в 1953 г. пришлось ввести программу строгой экономии, связанную с повышением цен на продукты питания и потребительские товары, с сокращением социальных расходов, повышением платы за жильё и налогов и 10-процентным повышением норм выработки на промышленных предприятиях и в строительном секторе, и т. д.²⁵⁸ Спущенное сверху повышение норм выработки произвело эффект меры наказания, вызвав крупные акции протеста среди рабочего класса. Дополнительное возмущение вызвали меры вроде изъятия продуктовых карточек. Все эти действия, которые, как сегодня доказано, следовали из советских требований, в скором времени привели к изменению общественного мнения.

Руководство СЕПГ было вынуждено отменить большинство этих распоряжений: решение об этом исправлении политического курса было принято политбюро 14 июня 1953 г. В нём сухими словами заявлялось, что в последнее время были приняты неверные решения, которые отныне отменяются. Однако повышение норм выработки осталось нетронутым. Поскольку не было дано разъяснений о причинах ошибок, то это решение отнюдь не принесло успокоения. Повсюду проходили забастовки, а 17 июня 1953 г. произошли организованные демонстрации протеста во многих городах. Не было никакого народного восстания, как утверждали на Западе, но было явное выражение недовольства. Однако правда состоит не только в том, что протесты целенаправленно разжигались пропагандой из Западного Берлина, но и в том, что руководство ГДР не понимало серьёзности положения и не было способно к решительным действиям. Оно настолько растерялось, что некоторое время казалось связанным по рукам и ногам.

В Политбюро КПСС, в котором после смерти Сталина 5 марта 1953 г. решающие роли поначалу играли Маленков и Берия, решили, что ГДР создаёт слишком большие трудности и поэтому удобнее будет отказаться от построения социализма в ГДР и вновь стремиться к объединённой буржуазной Германии. Предложение, исходившее от Берии, было поддержано Маленковым и остальными, и получило большинство в Политбюро, несмотря на отдельные голоса против. Такое поведение советского руководства показывает, что в те дни оно, очевидно, не могло вести продуманной и целенаправленной политики. После отказа западных держав в марте 1952 г. в ответ на предложение Сталина, следует считать проявлением слабости и головотяпства тот факт, что Москва повторила это предложение в июне 1953 г. В результате Ульбрихт, Гротеволь и Эльснер были вызваны в Москву, где их вынудили согласиться с решением, согласно которому для «скорого построения социализма» в ГДР нет объективных условий и потому с этого момента нужно немедленно вновь взять курс на объединённую Германию. Очевидно, советское руководство было готово принести ГДР в жертву в качестве объекта торга.

Независимо от того, что II партийная конференция СЕПГ приняла решение начать строительство социализма — речь, кстати, не шла о «скором построении», — распоряжения, которые напрямую привели к событиям 17 июня, были сделаны непосредственно советским руководством. Однако теперь руководство СЕПГ вынуждено было расплачиваться за это перед общественностью ГДР.

Неудивительно, что в руководстве СЕПГ происходили серьёзные споры, тем более что за несколько дней ситуация полностью изменилась. К тому времени борьба за власть в Политбюро КПСС, начавшаяся со смертью Сталина, временно прекратилась. Берия был арестован как «предатель и агент империалистических держав» и на секретном процессе приговорён к смерти. Всё это произошло совершенно в стиле сталинской практики.

В итоге положение большинства в Политбюро КПСС изменилось. Хрущёв получил большее влияние, хотя и был избран первым секретарём ЦК КПСС только в сентябре 1953 г. Решение об изменении политики в отношении ГДР теперь называлось предательством социализма и было отменено особым решением. Благодаря этому изменилось также отношение советского руководства к ГДР. Раз Хрущёв в споре за власть в КПСС объявил намерение Берии прекратить социалистическое строительство в ГДР и передать страну империализму предательством социализма, то теперь он должен был быть сильно заинтересован в доказательстве того, что социализм в ГДР вообще возможно построить. Поэтому он был готов ещё более сократить груз репараций и предоставить ГДР материальную помощь в виде кредитов, поставок сырья и передачи последних советских акционерных предприятий.

В спорах внутри СЕПГ летом 1953 г. Вальтер Ульбрихт смог выйти победителем, несмотря на острую критику, а его противники Цайссер, Хернштадт и другие были выведены из руководства.

Конечно, Ульбрихт как генеральный секретарь ЦК СЕПГ и вице-премьер-министр в те дни в основном отвечал за политику, однако был ли у него выбор? Критики требовали его отставки, но ведь и они сами тоже соглашались с решениями, теперь считавшимися неправильными. Была ли у них возможность принять другие решения?

Поэтому можно согласиться с оценкой Йорга Рёслера, когда он пишет:

«Он (Ульбрихт), однако, вряд ли был ответственен за это больше, чем другие члены политбюро. Никто из его критиков не смог бы притвориться глухим к сталинским требованиям о вооружении или, изображая непонимание кремлёвского руководства, отказаться от катастрофических программ экономии. Большинство его критиков вскоре вновь присоединились к Ульбрихту, хотя бы потому, что советское руководство уже не намеревалось отказываться от него»²⁵⁹.

Ульбрихт был избран первым секретарём ЦК, и при реализации принятого теперь «Нового курса» — который на самом деле был не новым, а лишь возвратом к прежнему курсу — он мог пользоваться большей благосклонностью советского руководства. Ситуацию удалось стабилизировать благодаря тому, что были не только отменены все прежние распоряжения, но и повышены зарплаты и пенсии, а производство предметов потребления стало быстро развиваться с помощью всё ещё многочисленных малых и средних частных предприятий. Таким образом можно было продолжать курс на построение основ социализма, однако с большей осторожностью и в большей степени, чем ранее, учитывая правомерные интересы различных слоёв населения. При этом экономический рост сопровождался заметным годовым приростом. Герхард Шюрер пишет об этом в своих воспоминаниях: «В то время как рост производства ГДР в 1958/59 г. оставался ещё почти 12-процентным, в 1960 г. он снизился до 8 %, а в 1961 — до 6 %»²⁶⁰. Однако шесть процентов — это всё ещё был значительный рост.

На фоне благоприятной тенденции уровень жизни вырос, благодаря чему социалистическая общественная система стабилизировалась.

Планирование и управление экономическим развитием в ГДР было организовано по советской модели. Государственная плановая комиссия устанавливала общий экономический план. Механизмы планирования и управления Советского Союза, как известно, возникли во времена экстенсивного экономического развития, когда скудные ресурсы распределялись из центра, и приоритет отдавался валовому продукту. Качество, разнообразие ассортимента, соотношение издержек и прибыли не играли особой роли, а рынок почти не учитывался. Ещё в 1950‑х гг. в ГДР выяснилось, что эта административная плановая система неэффективна и ведёт к экономическим потерям. В связи с этим велись исследования, как сделать планирование более гибким и эффективным путём децентрализации и сокращения централизованно определённой номенклатуры товаров, то есть уйти от советской модели. Инициатива исходила от Генриха Рау, главы Государственной плановой комиссии. Эти идеи систематически развивались и реализовывались в плановой комиссии при поддержке Вальтера Ульбрихта и его сотрудника Вольфганга Бергера. Центральная плановая номенклатура была сокращена более чем наполовину, благодаря чему расширялось поле действий предприятий при поиске собственных решений. В дальнейшем из этих работ родилась коренная реформа всей системы планирования и управления экономикой.

Как бы то ни было, мир в те дни потряс XX съезд КПСС. Он вызвал противоречивые дискуссии и в руководстве СЕПГ, однако поскольку нельзя было предвидеть последствий открытых споров о Сталине и сталинистской системе, руководство СЕПГ просто присоединилось к решению КПСС от июня 1956 г. «О культе личности и его последствиях», воспрепятствовав этим всякому серьёзному обсуждению сути дела в партии. Тот, кто не соблюдал этого решения, должен был считаться с последствиями — партийными взысканиями, исключением из СЕПГ, а, возможно, и приговором суда.

Ульбрихт был вынужден, в интересах сохранения власти, поначалу отказаться от дальнейших проектов реформ, однако не полностью открестился от них. На какое-то время это привело к доминированию консервативных сил в политбюро СЕПГ, группировавшихся вокруг Пауля Фернера, Вилли Штофа и Альфреда Ноймана. Ульбрихту приходилось ловко маневрировать перед ними. Из-за этого успехи, достигнутые реформой системы экономического планирования, были растрачены впустую.

В сотрудничестве с другими партиями СЕПГ смогла осторожно реформировать социалистические производственные отношения таким образом, что частнокапиталистические предприятия не были экспроприированы и национализированы, а различным образом вовлекались в экономику. Для этого были развиты новые формы, которых не было в других социалистических странах: например, частные производственные предприятия с государственным участием или торговля по поручению. При этом в основном учитывались интересы частных собственников, так как они не только могли продолжать руководить своими предприятиями, но и получали теперь бо́льшую экономическую безопасность. Эти действия значительно отличались от строгой политики национализации, характерной для советской модели социализма.

Переход к социалистически-кооперативным отношениям в сельском хозяйстве также осуществлялся по-иному. В течение долгого времени крестьянам оказывалась огромная материально-техническая и финансовая поддержка при создании сельскохозяйственных производственных кооперативов (нем. LPG). При этом дозволялись различные типы LPG с разными формами коллективной собственности, соответствовавшими интересам и желаниям крестьян. Даже после вступления в кооператив земля оставалась в собственности крестьян, обеспечивая примерно 20 % всего дохода²⁶¹. Было также важно, что не проводились массовые кампании против крупных крестьян, вроде кампаний против кулаков. Они могли вступать в кооперативы так же, как и всякий другой.

Однако в ходе этого процесса, когда он приобрёл массовый характер, также бывали случаи нарушения свободы вступления, когда функционеры оказывали давление на крестьян, и убеждение иной раз принимало форму принуждения. Не будучи запланированным, это приобрело собственную силу, поддерживавшуюся в основном функционерами округов и районов. Стремясь обогнать друг друга, они соревновались за наибольшие достижения в создании кооперативов и при этом использовали средства, нарушавшие принцип добровольности вступления. Это наносило политический и идеологический урон, крестьяне оставляли свою землю и уходили через тогда ещё открытую границу в ФРГ. Там им первое время выплачивали щедрую сумму, что побудило многих повернуться спиной к своей родине и искать счастья на Западе.

Преодолев первоначальные затруднения, в ГДР развилось производительное сельское хозяйство, обеспечившее крестьян гораздо лучшими, чем когда-либо ранее, условиями работы и жизни. Многие сельскохозяйственные кооперативы пережили и ГДР.

Внутренняя стабильность политической власти, однако, продолжала оставаться под угрозой извне. Решающим фактором оставалась открытая государственная граница в Берлине, которая, с одной стороны, служила входной дверью для всех западных секретных служб и вражеских организаций, осуществлявших диверсии и провокации. С другой стороны, она служила выходом для всех, кто хотел бесконтрольно покинуть ГДР. Поскольку ФРГ в то время испытывала нехватку рабочей силы, в особенности квалифицированной и высокообразованной, то систематически осуществлялась вербовка специалистов, что для экономики ГДР означало огромный ущерб; тем более, что высшее образование специалистов — техников, инженеров, химиков, медиков — осуществлялось за счёт общественных средств и составляло значительную часть производительных сил. В начале 1960‑х годов эта постоянная утечка привела к ощутимому недостатку рабочей силы и научно образованных специалистов в промышленности и здравоохранении, хотя в ГДР выпускалось больше таких специалистов, чем в ФРГ.

Главной причиной такой эмиграции — по вербовке или по собственной инициативе — разумеется, был тот факт, что материальный уровень жизни в ФРГ был заметно выше, а также возможности для заработка были больше, чем в ГДР. Это легко объяснимо, поскольку экономическое развитие ГДР происходило в гораздо более неблагоприятных условиях, чем в ФРГ. Правительство ГДР пыталось противодействовать этому 15-процентным повышением зарплат и увеличением предложения предметов потребления. В некоторые годы целью было достичь подушевого потребления западногерманского населения. Эта цель называлась «главной экономической задачей» и стояла в центре семилетнего плана 1959–1965 гг.²⁶² Несмотря на огромные усилия, достичь этой цели не удалось; через несколько лет семилетний план был свёрнут, и снова вернулись к планированию по пятилетнему сроку.

Эта неудача имела несколько причин. Проект включал условия, которые ещё только предстояло создать, они очевидно были преувеличены и нереалистичны. К таковым принадлежали, например, значительное повышение импорта сырья и производительности труда. Оба условия выполнены не были.

Неуспех «главной экономической задачи» оказался полезным уроком, предоставив опыт принципиального значения. Он способствовал проявлению большего реализма в политике и отбрасыванию субъективизма.

На всём развитии ГДР заметный след оставила предыстория — разделение Германии и вхождение её в два враждебно противостоящих военных блока. Холодная война проникла на все уровни и ощущалась во всех сферах общества. Государственная граница между ГДР и ФРГ была в то же время линией фронта между НАТО и Варшавским договором, где всё решали две ведущие державы. Пограничный режим уже давно не был немецким делом. Известно, что из-за открытой границы в Берлине ГДР пострадала в наибольшей степени, однако она не имела права распоряжаться ею. После встречи на высшем уровне в Вене в июне 1961 г., на которой американский президент Кеннеди и руководитель партии и государства Хрущёв договорились о «трёх принципах» в отношении Западного Берлина, в Москве Политический консультативный комитет — руководящий орган Варшавского договора — по предложению Хрущёва в начале августа 1961 г. принял решение, что ГДР 13 августа должна закрыть границу между двумя половинами Берлина и начать контролировать и укреплять границу с ФРГ.

7.5. Политика реформ Ульбрихта: путь к другой модели социализма?

Перечисленные меры внесли решающий вклад в то, что ГДР получила бо́льшую безопасность, смогла продолжить стабилизацию своего развития, а также в то, что теперь она и во внешней политике воспринималась как самостоятельное государство. Прежде всего теперь можно было осуществлять долговременное планирование на основе достоверных данных, поскольку внешние дестабилизирующие факторы и неопределённости можно было в большинстве своём исключить. Ульбрихт и его товарищи считали, что настал момент для продвижения отложенных проектов реформ, тем более, что консервативные силы в руководящих кругах продемонстрировали свою неспособность. Эрих Апель, главный проводник коренных реформ экономической системы, в 1961 г. был назначен секретарём ЦК по экономике, что значительно усилило позиции реформаторов в руководящих кругах. С другой стороны, председатель Государственной плановой комиссии Карл Мевис, один из противников реформы, в 1963 г. был снят со всех постов за несоответствие. Апель занял пост председателя плановой комиссии, а экономист Герхард Шюрер стал его первым заместителем.

Ульбрихт, заручившись необходимой поддержкой Хрущёва, создал в ноябре 1962 г. рабочую группу из молодых экономистов, ещё ранее призывавших к реформам. К этой группе принадлежали его близкий сотрудник Вольфганг Бергер, Герберт Вольф и Вальтер Хальбриттер, которые выработали широкую экономическую концепцию реформ, позднее ставшую известной под названием «Новая экономическая система планирования и руководства». В присутствии Хрущёва она была принята VI съездом СЕПГ в начале 1963 г. Ульбрихт смог существенно омолодить руководящую верхушку партии и прежде всего усилить её экономически образованными функционерами. Так, Апель, Эвальд, Хальбриттер, Яровински, Миттаг и Кляйбер были избраны в ЦК, а затем вошли в политбюро, что означало серьёзное усиление реформистского крыла в партийном руководстве.

Линия реформ, теперь более энергично продвигаемая Ульбрихтом, не ограничивалась экономикой, она была направлена на всю общественную систему, в широком смысле — на развитие социалистической демократии. Задолго до того, как канцлер ФРГ Брандт в Бонне вздумал «осмелиться на бо́льшую демократию», это уже обдумывали в Берлине. Вновь стали возможны дискуссии об основополагающих вопросах политики, хотя в основном они не происходили среди широкой публики. Однако в рабочих группах и в комиссии не было почти никаких табу, можно было по-деловому советоваться, обсуждать и спорить по любым вопросам.

Поскольку в то время в Советском Союзе в связи с XXII съездом КПСС усилилась критика Сталина и сталинизма, в СЕПГ и в ГДР идеологическая обстановка также стала менее напряжённой. Теперь стало возможно, под предлогом борьбы против догматизма, критиковать взгляды Сталина, а также более свободно обсуждать деликатные проблемы. При этом весьма важным стало активное вовлечение науки. Ульбрихт взял за правило приглашать ведущих специалистов в естественных, технических и общественных науках на заседания ЦК СЕПГ. Их приглашали для выработки и обсуждения предложений в различных рабочих группах. Во главе каждой рабочей группы стоял «стратегический рабочий кружок» по планированию и выработке стратегии в сферах политики, науки и культуры, в котором результаты деятельности рабочих групп резюмировались с целью формирования дальнейшего развития социалистического общества в ГДР.

Уход от сталинской модели социализма не ограничился экономикой. В социальном и политическом отношении продолжалась линия развития, тянувшаяся ещё со времён антифашистско-демократического строя. Ульбрихт настаивал на этой линии и после построения основ социализма, когда речь шла уже о дальнейшем его развитии. Принуждение и насильственные методы по возможности избегались, подыскивались пути, на которых экономические, общественные и политические противоречия и отношения между социалистическим государством и классами и слоями можно было бы решить мирно путём взаимного согласия.

Это решительно противоречило тезису Сталина о неизбежном обострении классовой борьбы при социализме, однако вполне соответствовало взгляду Маркса на то, что классовой борьбы, вытекающей из противоречий материальных интересов, конечно, нельзя полностью избежать, однако период преобразования общества в социалистическое является разумной промежуточной стадией, в которой эта классовая борьба будет происходить в наиболее гуманных формах. Это был совершенно другой подход к проблеме применения принуждения и насилия в переходный период и при социализме, чем тот, который применял Сталин. Сталинская концепция обострения классовой борьбы в определённом смысле основывалась на тяжёлых условиях, сложившихся в Советском Союзе во время социалистического строительства (отчасти в результате ошибочной политики), однако в конечном счёте это было псевдотеоретическим оправданием излишнего применения насильственных методов и средств, репрессий и террора. Применять эти методы в условиях ГДР было бы не только контрпродуктивно и вредно, но и означало бы вновь впасть в примитивный догматизм.

В отношении политической системы и конституции социалистического общества Вальтер Ульбрихт также всё больше шёл по собственному пути, отличавшемуся от советской системы. Он постоянно пытался демократизировать политическую систему власти и руководства, характеризовавшуюся преобладанием диктаторских механизмов и способов управления. Он подходил к этому процессу осторожно, поскольку при этом речь шла о чрезвычайно деликатном вопросе сохранения и укрепления политической власти, составлявшем важнейшее условие социалистического развития. На этом пути нужно было решить множество сложнейших проблем и преодолеть множество укоренившихся догматических идей, несмотря на отсутствие теоретической ясности по важнейшим проблемам демократического формирования и образа действий политической системы социализма.

Основной проблемой была идея, ещё с Октябрьской революции крепко засевшая в мышлении и практике коммунистов, о прямом руководстве государством со стороны коммунистической партии и о значительном слиянии их функций. Это было основной догмой сталинского марксизма-ленинизма, и всякое отклонение от неё считалось ревизионизмом.

Из практического опыта Ульбрихт всё больше приходил к пониманию, что эта система, возникшая в ранний период развития Советского Союза с совершенно особыми условиями и трудностями, из-за своего антидемократического характера не подходила для обеспечения демократического участия населения в формировании политики. Его размышления о преобразовании и дальнейшей демократизации политической системы шли в различных направлениях. Что касается отношения партии к государству, то предпринимались несколько попыток изменить его, однако этот вопрос не был решён удовлетворительно — отчасти из-за резкого сопротивления, а отчасти и из-за объективных противоречий и неясностей. Широкая разработка марксистской теории социалистического государства, социалистической демократии и социалистически-демократического использования власти отсутствовала вплоть до гибели социализма. Ульбрихт осознавал, что раздутый партийный аппарат не только был излишен, но и ограничивал и затруднял работу государственного аппарата; два аппарата власти (СЕПГ и государственная администрация) были избыточны, и кроме того слишком дороги. Поэтому он неоднократно требовал значительного сокращения партаппарата, однако не смог добиться выполнения этого требования. Напротив: через некоторое время партийный аппарат ещё более вырос, и, по-видимому, Ульбрихту пришлось с этим смириться.

Отношения между партией и государством остались не до конца прояснёнными. «Руководящая роль партии» была одной из основных догм сталинизма, тронуть которую никто не осмеливался. Претензии, связанные с ней, настолько сильно укоренились в структуре, в способе действий и мышлении коммунистических партий, что не подвергались сомнению.

Ульбрихт также не подвергал их сомнению, однако пытался повысить авторитет и компетенцию государственных органов другим путём, в то же время усиливая их демократический характер. После смерти первого президента ГДР, Вильгельма Пика, должность президента была заменена государственным советом, который выбирался народной палатой (парламентом) и как авторитетный орган парламента должен был устанавливать активную связь с народом. Вальтер Ульбрихт был избран его председателем и теперь использовал этот орган и свою должность для организации новой, политически контролирующей и формирующей деятельности государственного совета, с помощью которой он пытался достичь — и в определённых границах достиг — наделения полномочиями и участия всех партий, а также населения. Так же, как и в правительстве, в государственном совете все партии были представлены своими вице-председателями и членами, так что в ГДР наряду с высшим политическим представительным органом, народной палатой, в лице государственного совета и совета министров имелось ещё два государственных органа с высшими полномочиями, благодаря чему власть партийного аппарата в определённой мере была ограничена, тем более что председатель государственного совета был в то же самое время первым секретарём ЦК СЕПГ, которому аппарат не мог ничего предписывать.

В своём «Программном заявлении» о задачах государственного совета Ульбрихт пояснил, что для него речь идёт о принципиальном изменении политической системы, и что главным образом необходимо преодолеть распространившийся командный стиль работы и добиваться активного участия населения путём его убеждения. Работа государственного совета была организована в подобном духе, при этом были разработаны серьёзные проекты реформ, доведённые до народной палаты для принятия решения. Среди них стоит упомянуть главным образом реформу юридической системы, выразившуюся в принятии ряда основополагающих законов и в целом — в декрете о юстиции. Благодаря ему усиливались независимость и полномочия органов юстиции. Впервые предложения о планировавшихся изменениях обсуждались публично, о них советовались с населением, благодаря чему были внесены многочисленные правки. Столь же важна была и новая земельная конституция, выработанная госсоветом, в которой права местных и региональных народных представительств и их органов были точно сформулированы и значительно расширены. Всё это, без сомнения, стало шагами в сторону демократизации политической системы.

Однако главным проектом госсовета была разработка и широкое обсуждение новой конституции ГДР, поскольку конституция 1949 г., исходно задумывавшаяся в качестве основного закона для всей Германии, уже давно не соответствовала политической и общественной реальности. Была создана конституционная комиссия с участием всех политических партий, и Ульбрихт добился, несмотря на сопротивление в политбюро, чтобы проект конституции был вынесен на всенародное обсуждение всех основных вопросов государственной политики и дальнейшего формирования социалистического общества. В таком обсуждении и при прямом участии населения в улучшении проекта конституции через возражения и предложения по изменениям или дополнениям Ульбрихт видел важный шаг к дальнейшей демократизации. Социалистическую конституцию нельзя было формулировать вне общественности, небольшой группой специалистов при закрытых дверях: при создании столь основополагающего закона обязательно должен был принимать участие народ-суверен, и только он один имел право принять его на народном референдуме. В течение шестимесячного обсуждения проекта конституции в конституционную комиссию было подано и обсуждено свыше 12 000 предложений, вылившихся во внесение 118 важных правок. Дебаты и референдум — подавляющее большинство проголосовавших граждан проголосовали за принятие новой конституции — продемонстрировали путь преодоления недостатка демократии.

Ещё одним проектом углубления и расширения социалистической демократии, который планировал Ульбрихт, было изменение системы выборов. Она также была во многом позаимствована у Советского Союза. Единые списки на первом этапе, несомненно, играли положительную роль, поскольку способствовали сотрудничеству партий и организаций, гарантируя им при выдвижении общих списков кандидатов соразмерное представительство в государственных органах — от земельной администрации до народной палаты и правительства. Система выборов изменялась хотя бы в том, что избирательные списки должны были содержать больше кандидатов, чем было мандатов, чтобы избиратели могли сделать выбор между различными кандидатами. Однако этого было недостаточно, поскольку выборы продолжали носить характер «всеобщего одобрения».

Однако этот проект не получил дальнейшего развития, по-видимому, в том числе и потому, что не имел теоретического обоснования. Поскольку в политической системе социализма как характер, так и общественные функции партий изменились и уже по сути отличались от буржуазной парламентской деятельности, нельзя было просто перенять буржуазную систему выборов буржуазного парламентаризма. Однако то, какой вид она должна приобрести в рамках социалистической демократии, продолжало оставаться неясным. Разумеется, степень демократичности политической системы не зависит от процедуры выборов, с помощью которой определяются делегаты, однако какой такая процедура должна была бы быть, чтобы удовлетворять условиям социалистической демократии, в которой партии выступают не столько как политические конкуренты, сколько как представители определённых слоёв населения, чьи основные интересы по большей части совпадают, — этот вопрос, очевидно, ещё не был прояснён, и из-за этого соответствующий проект и не был осуществлён.

Если взглянуть в целом на проекты реформ, которые в то время вынашивал и разрабатывал Вальтер Ульбрихт, то они составляют целостную систему. Формирование социалистического общества в ГДР следовало фундаментальным понятиям марксизма, пользуясь положительным и отрицательным опытом Советского Союза с учётом и применением научно-технического прогресса в экономическом соревновании с принципиально изменившимся капиталистическим миром.

Благодаря этим реформам ульбрихтовское руководство партии объективно отвергло сталинизм в ГДР — реформы послужили шагами к его преодолению. Это может показаться парадоксальным, ведь Ульбрихт долгое время считался верным последователем Сталина, и во многих буржуазных публикациях на него до сих пор наклеивается ярлык «сталиниста». Может быть, таким он и был какое-то время, хотя, возможно, лишь умело маневрировал. Однако — и это, по-видимому, было подлинной причиной, — Ульбрихт не переставал учиться, не оставался на уже достигнутом уровне знаний, постоянно расширял свой кругозор, и там, где он достигал своих познавательных и интеллектуальных пределов, он доверял тем, кто был способен выйти за эти пределы. Вальтер Ульбрихт был одним из немногих старых работников Коминтерна, кто извлёк важные и далеко идущие выводы из XX съезда КПСС и из истории Советского Союза. И как опытный политик он к тому времени сознавал, что можно и что нельзя сделать в сложившихся обстоятельствах.

Этот курс неизбежно вёл к явному отходу от сталинской модели социализма, не соответствовавшей теории марксизма, на которой в её главных чертах продолжало настаивать советское руководство и при сменившем Сталина Хрущёве, и тем более при пришедшем за ним Брежневе.

Л. И. Брежнев, возведённый на «трон» в 1964 г., положил конец какой бы то ни было критике Сталина и его политики, что среди прочего привело к тому, что в СЕПГ вновь стали преобладать сталинистские силы. Это впервые проявилось на XI пленуме ЦК СЕПГ в декабре 1965 г., в повестке дня которого на самом деле стояли проблемы экономического развития. Противники курса реформ неожиданно атаковали политику Ульбрихта в сферах идеологии, культуры, литературы и молодёжной политики. Это было прямо связано с его концепциями, поскольку Ульбрихт стремился не только к экономическому прогрессу, но и к демократизации общества и к повышению общественной активности, которая не была достижима без большего уровня свобод. Общественность в те дни не узнала, кто стал подстрекателем этой кампании, ей было известно лишь то, что в Берлине прозвучала резкая критика ряда произведений литературы и кинематографа. Позднее последствия этого пленума называли «культурным разгромом». Эту группу в политбюро возглавляли Хонеккер, Фернер и Штоф; они не согласились с линией Ульбрихта, резко заклеймив её «идеологическим размягчением». Они ещё не осмеливались набрасываться на экономическую систему планирования и руководства, а повели атаку на побочные области, хотя в первую очередь целились именно в экономическую систему планирования и руководства. Из-за соотношения сил в политбюро Ульбрихт был вынужден сделать определённые уступки, приведшие к тому, что ряд книг и фильмов был изъят из обращения, а молодёжный призыв «Доверие и ответственность — молодёжи», принятый политбюро в 1963 г., был фактически отменён.

В то время как Ульбрихт пытался с помощью реформ на практике продвигать новую экономическую систему, в сфере идеологии и культуры произошёл регресс. Уже преодолённые догматические концепции вновь получили распространение. Нельзя было не заметить, что это было связано с политикой ресталинизации, начавшейся в Советском Союзе с приходом к власти Брежнева. Таким образом, для Ульбрихта и для его курса реформ ситуация осложнилась как во внутренней, так и во внешней политике. К этому добавилось то, что сразу после XI пленума ЦК Эрих Апель покончил с собой, в результате чего позиции его группы ослабли.

Можно лишь строить предположения о причинах этого неожиданного самоубийства. С лета 1965 г. готовился долгосрочный договор об экономических отношениях между ГДР и Советским Союзом, в котором он, как глава планирования, принимал важное участие. Для достижения декларируемых высоких целей ГДР нуждалась в значительных объёмах поставок из Советского Союза, главным образом сырья вроде нефти и стали, которые должны были оплачиваться обратными поставками в форме готовых продуктов. Выяснилось, что Советский Союз не мог или не был готов поставлять требуемые объёмы, из-за чего можно было заключить, что цели, запланированные руководством СЕПГ, достигнуты не будут. На этот счёт велись споры, в которые лично вмешался Брежнев. Ульбрихт против воли был вынужден уступить. Кроме того, проявились разногласия по вопросу поддержки экономических отношений с капиталистическими странами. Апель считал необходимым расширение этих отношений, чтобы с помощью внешней торговли сильнее вовлечь ГДР в международное разделение труда. Однако этому решительно воспротивилось советское руководство, в том числе потому, что планировало ещё крепче привязать экономику ГДР к экономике Советского Союза. Апель ясно видел, что таким образом будет значительно затруднено развитие экономики ГДР. Ей было необходимо (и она к этому стремилась) сильнее ориентироваться на научно-технический прогресс в мире (в том числе и ради развития социализма). В этой сфере Советский Союз сильно отставал: «мировой уровень», к которому стремилась ГДР, если и существовал в Советском Союзе, то лишь в области оборонной промышленности, однако это никак не сказывалось на гражданской промышленности и производстве предметов потребления. Эрих Апель осознавал этот конфликт и понимал, что ГДР не сможет выйти в нём победителем — видимо, у него произошёл нервный срыв, и он выбрал смерть.

Место Апеля занял 39-летний Гюнтер Миттаг, став секретарём ЦК по экономике и получив задачу заботиться о продолжении экономических реформ. Несмотря на ограничения, которые вынужден был ввести Ульбрихт, а также на сопротивление в собственном политбюро, главные элементы экономических реформ всё же реализовывались на практике. Однако решающие аспекты, такие как последовательное выполнение закона стоимости при определении цен и расчёте прибыли, ввести было нельзя. Здесь сопротивление было столь сильно, что Ульбрихт заколебался. В итоге новая экономическая система действовала лишь частично. Однако и в этих границах она на практике показала себя действенной, что проявилось в значительных успехах экономики ГДР в 1960‑х годах.

Хотя было бы большим преувеличением называть ГДР десятой по мощности индустриальной державой мира (это не было собственной выдумкой — так утверждали западные средства массовой информации), ГДР догнала крупные промышленные страны Европы. В частности, она достигла уровня производства Италии, располагавшей втрое большим населением. Без сомнения, с учётом начальных условий это стало выдающимся достижением для страны с 16 миллионами жителей²⁶³.

Несмотря на это, экономика ГДР всё ещё не могла обеспечить население достаточным количеством предметов потребления, запчастями и продуктами питания. При реалистическом взгляде нельзя было прийти ни к какому другому выводу, кроме того, что ещё остаётся пройти долгий путь, прежде чем будет создана полностью работающая социалистическая общественная система. Предположение, будто социализм — это лишь короткая переходная стадия к коммунизму, оказалось неверным. Всё более становилось очевидным, что социалистическая общественная система должна развиваться на собственной экономической основе, в которой все элементы должны быть притёрты и действовать совместно для производства устойчивых движущих сил дальнейшего развития. При этом она должна приобрести самостоятельное общественное и культурное качество, которое не могло быть ни смешением «пережитков капитализма» и «ростков коммунизма», ни всего лишь имитацией достижений капитализма и буржуазного общества. Нужно было не имитировать капитализм с зачатками социализма, а идти по принципиально новым путям и при этом всё больше приближаться к новому качеству социализма как высшего общественного строя.

В принципе это было несомненно верно. Однако представлялось ещё достаточно трудным определить, в чём именно будет состоять этот новый социалистический путь, кроме основных моментов вроде общественной собственности на средства производства и политической власти. Главным образом это касалось деликатной сферы материальных потребностей, растущих у населения ГДР под сильным влиянием изменяющейся структуры потребностей — во многих отношениях искусственно создаваемых ради прибыли — капиталистической экономики. Вопрос, какова может быть разумная структура потребностей и благосостояния социалистического общества, был ещё совершенно не прояснён. Эта неопределённость, в свою очередь, была последствием не только недостаточной теоретической разработки, но и прежде всего отсутствия материальных предпосылок.

Результатом теоретических размышлений и практического опыта политики реформ стало осознание того, что социалистическое общество будет не кратковременным состоянием, не интерлюдией между капитализмом и коммунизмом, а относительно самостоятельной общественной формацией на предположительно долгий срок. Это фундаментальное положение, основанное на научных работах Института общественных наук при ЦК СЕПГ под руководством Отто Рейнхольда и Вернера Кальвайта, Ульбрихт в 1967 г. использовал в своей речи по случаю 100-летия выхода первого тома выдающегося труда Маркса «Капитал».

Эта недогматическая интерпретация марксистской теории общества и воззрений Маркса по вопросу о двух фазах развития коммунистической общественной формации на основе практического общественно-политического опыта является, по моему мнению, важнейшим вкладом в развитие теории социализма после Ленина. Она представила реалистическую концепцию, обобщившую предшествующий опыт и в то же время освободившуюся от утопических и иллюзорных элементов и послужившую крепким фундаментом для выработки практической политики дальнейшего формирования социалистического общества.

Слова Ульбрихта вызвали отнюдь не только одобрение. Иначе и не могло быть. Если бы Москва последовала за Ульбрихтом, то пришлось бы признать, что КПСС в своей программной цели «построения коммунизма» стоит на нереалистических позициях. А это подвергло бы сомнению её роль эталона, что привело бы к заметному снижению авторитета в международном коммунистическом движении. Поэтому руководство КПСС не поддержало высказываний Ульбрихта, и тот всё меньше мог рассчитывать на поддержку своей политики реформ, тем более что и другие социалистические страны были «заражены» этим несогласием КПСС.

Развитие стремлений к реформам и обновлению в ЧССР в 1968 г. и главным образом их крах заметно изменили соотношение сил в руководстве СЕПГ. Хотя Ульбрихту и удалось продвинуть проект разработки, обсуждения и народного одобрения новой конституции, однако сопротивление проводимой им линии росло. Решающие действия блокировались или неявно подрывались руководителем секретариата ЦК, Эрихом Хонеккером, к которому Ульбрихт изначально благоволил как к своему преемнику.

К этому добавилось то, что Ульбрихт, стремясь ускорить научно-технический прогресс, дал Миттагу согласие на выполнение 88 проектов по автоматизации индустрии сверх обычного плана, хотя они и не имели материального обоснования. Это привело к затруднениям в производстве, так как необходимые ресурсы были уведены из запланированных проектов, которые, в свою очередь, не смогли быть сданы в назначенные сроки. Возникли многочисленные диспропорции, расстроившие работу экономики, из-за чего последовали довольно крупные пробелы в снабжении.

Противникам курса реформ это предоставило отличный повод для противостояния Новой экономической системе (НЭС).

К сожалению, поведение секретаря по экономическим вопросам, Гюнтера Миттага, влияло в том же направлении. Он получил не только доверие Вальтера Ульбрихта, поскольку весьма активно содействовал введению НЭС, но и значительную власть, что, по-видимому, вскружило ему голову. Он начал вести себя довольно высокомерно — как сверхуправленец и крупный теоретик политической экономии. Вместо того, чтобы позаботиться о глубокой разработке связанных с НЭС проблем политэкономии (до тех пор недостаточно или совершенно неразработанных), он всё больше разглагольствовал о кибернетике, теории систем, эвристике и прогностике, изображая себя создателем «марксистско-ленинской теории организации», которую он презентовал в качестве научной основы планирования и руководства не только экономикой, но и всем обществом. Герхард Шюрер в своих воспоминаниях верно пишет, что «1969 и 1970 годы стали скверными временами дутых формулировок и размахивания лозунгами о науке, которые на самом деле лишь заводили дело в тупик. Все должны были заниматься кибернетикой, эвристикой, автоматизацией систем и крупными исследованиями»²⁶⁴.

В то время в берлинском парке Вульхайде была организована выставка, чьей целью было на практике продемонстрировать экономическим функционерам, как могли бы современная информационная техника и способы обработки данных использоваться в планировании, регистрации и управлении экономическими процессами. Однако как раз тогда Миттаг придумал свою «марксистско-ленинскую организационную науку», и теперь ему пришла в голову идея преобразовать это учреждение в «Академию марксистско-ленинских организационных наук». Строительство было начато в большой спешке и при огромной смете. Готовый объект был представлен политбюро с предложением открыть его в качестве академии, на чьи курсы должны по возможности посылаться все высокопоставленные экономические работники. Ведущие сотрудники Института общественных наук при ЦК СЕПГ также были вынуждены изучать новую «науку». Насколько я могу судить, её ядро было позаимствовано из буржуазной теории управления Питера Друкера, которую Миттаг украсил марксистскими терминами. Я столкнулся с немалыми неприятностями, отказавшись принимать участие в этом курсе.

«Теория» Миттага стала примером научного жульничества без практической пользы для управления экономикой и обществом. Однако в то время красиво звучало, когда простейшие вещи и задачи называли «системными решениями» и в первую очередь оценивали задачи эвристикой и прогностикой, прежде чем сказать, о чём в самом деле идёт речь. Малообразованные функционеры из областных и районных комитетов СЕПГ верили, что должны говорить о «системе окраски окон», когда речь шла лишь о краске, кисти и покраске оконной рамы.

Очевидно, Миттаг получил слишком большую свободу действий, возможно, ещё и потому, что Ульбрихт уже выказывал явные признаки дряхления. Это заслуживало сожаления, поскольку он действительно был одним из немногих ответственных работников социалистических стран, понимавших, что необходимо делать серьёзные выводы из предшествующей истории социализма, чтобы не только выйти из тени сталинской политики, но и развивать социализм как действительно наилучшую систему.

Герхард Шюрер был прав, когда писал:

«Трагедия периода 1962–1970 гг. состояла в том, что партийное руководство при Ульбрихте после ряда ошибок наконец-то нащупало путь для увеличения производительности труда с помощью научных и инженерно-технических достижений и организации труда, а также для подхода к реформам в системе планирования и руководства, однако в то же время из-за полузнайства, преувеличений и хвастовства оно само себе создало проблемы, впоследствии превратившиеся в препятствие. Слова и дела всё более расходились, и настроения населения быстро ухудшались»²⁶⁵.

Настоящей трагедией стало то, что Вальтер Ульбрихт именно в то время, когда нужно было последовательно продолжать решительные шаги на начатом пути реформ, уже был слишком стар, чтобы крепко удерживать узду. Под конец он располагал в Политбюро уже лишь малым перевесом, который под занавес съёжился до всего нескольких голосов.

Эти споры и интриги не выходили наружу, сохранялась иллюзия «единства и единодушия» и «коллективности руководства». Лишь немногие, располагавшие тесными связями с представителями аппарата ЦК, знали о реальном положении дел. Вальтер Ульбрихт в течение долгого времени благоволил к Эриху Хонеккеру как к «кронпринцу» и доверял ему; теперь же он искал, кем бы его заменить. Это не осталось в секрете, в результате чего Хонеккер смог подготовить своих контр-шпионов. Поскольку Ульбрихт из-за независимости его взглядов и проведения самостоятельной политики давно уже находился на подозрении у Брежнева, то намерения Хонеккера и Брежнева снять Ульбрихта совпадали. Хонеккер подготовил записку политбюро к Брежневу, в которой предлагалось смещение первого секретаря ЦК СЕПГ и запрашивалось согласие Москвы на этот шаг. Этот донос был подписан почти всеми членами и кандидатами политбюро. Как известно, только Альфред Нойман отказался поставить под документом свою подпись, все остальные уже перешли на более сильную сторону, среди них и Гюнтер Миттаг, являвшийся истинной причиной многих ошибочных решений, отныне приписываемых Ульбрихту. На заседании Центрального Комитета СЕПГ в декабре 1970 г. жребий был брошен. Хотя прямо и не говорилось о замене Ульбрихта, Хонеккер и Штоф открыто выступили против его политики реформ. 77-летний Ульбрихт пытался защищаться, однако перед лицом невыгодного соотношения сил в политбюро был вынужден сдаться, согласившись с продиктованной отставкой «по состоянию здоровья и возрасту».

Первым секретарём был избран Хонеккер, в связи с чем задуманный Ульбрихтом проект реформ, которые должны были предоставить социалистическому обществу больший импульс к развитию, был свёрнут. В соответствии с требованиями Брежнева СЕПГ при Хонеккере по большей части вернулась к «испытанным» в Советском Союзе структурам, механизмам и системе мнений. Новая экономическая система планирования и руководства была упразднена, и шаг за шагом был осуществлён возврат к центрально организованному планированию и руководству, хотя ещё долгое время продолжали говорить об «экономической системе социализма», стараясь завуалировать резкую перемену. Кроме того, Хонеккер объявил неверными все основополагающие понятия и конструктивные соображения по теории социализма, пытаясь представить достижения Ульбрихта несущественными и дискредитировать их, что вызвало в партии большую растерянность. Трудно было понять, почему всё, что до вчерашнего дня считалось правильным, теперь вдруг стало неправильным.

После периода очередного протаскивания сталинизма в теорию и практику СЕПГ и ГДР вновь попали в водоворот ресталинизации, проводившейся Брежневым после его прихода к власти. Вопреки взгляду, будто социализм есть относительно самостоятельная и не краткосрочная общественная формация, Хонеккер в нескольких публичных выступлениях заявил, что и ГДР уже приближается к коммунизму и что «уже наше поколение будет жить при коммунизме», в чём он по сути без изменений перенял иллюзорные представления, разделявшиеся руководством КПСС.

По контрасту с политикой Ульбрихта, которая предоставила малым и средним частным предприятиям, а также смешанным полугосударственным предприятиям довольно длительную перспективу развития и безопасного существования (тем самым всё больше интегрируя связанные с ними слои мелких частных собственников в социалистическое общество), Хонеккер вскоре развернул кампанию против этих слоёв. Возможно, этим он хотел доказать свою верность сталинистской догме обострения классовой борьбы при социализме, или же он полагал, что мелкий частный сектор в экономике ГДР представлял угрозу реставрации капитализма. Во всяком случае, более 50 000 частных предприятий с государственным участием или без такового были ликвидированы в качестве самостоятельных экономических единиц и включены в большие индустриальные комбинаты. Эта судьба постигла также 1 600 промышленных ремесленных производственных кооперативов. Они стали частями комбинатов, которые по преимуществу не испытывали большой заинтересованности в специфике их производства. Это негативно сказалось на предложении потребительских товаров, из-за чего позднее комбинатам было предписано Миттагом создавать специальные секции по производству предметов потребления, чтобы справиться с дефицитом. Герхард Шюрер оценивал всю эту операцию не только как огромную ошибку, но и как «одно из самых трагических неверных решений после VIII съезда партии»²⁶⁶.

Ульбрихтовская концепция реформ была связана с расширением и углублением социалистической демократии, что должно было привести к более активному участию населения в политической жизни, и что уже успешно применялось в работе над новой конституцией и основными законами. Важной частью этой практики стала также бо́льшая открытость в идеологических и теоретических вопросах. Деликатные проблемы получали обсуждение, происходило творческое оживление марксистской теоретической мысли. Можно было критически анализировать и отчасти преодолевать сталинистский догматизм и схематизм в различных областях марксизма, в особенности в философии, политической экономии и в теории социализма. Теперь всё это прекратилось: отклонения от сталинистского «марксизма-ленинизма» уже не допускались. Ценные рукописи получили ярлык «ревизионизма» и не могли быть опубликованы. Эта судьба постигла и книгу «Марксистская философия», в которой сталинские догматизм и схематизм, долгое время царившие в философии, были последовательно устранены²⁶⁷.

Ульбрихт включил в свой проект реформ марксистскую науку, а также важнейшие ветви естественных и технических наук. Он ясно осознавал, что в эпоху научно-технической революции нельзя принимать разумные решения и эффективно разрешать серьёзные проблемы, не опираясь на знания, накопленные соответствующими науками. Благодаря этому возникли условия для того, чтобы марксистская наука постепенно вновь возвратила свою истинную функцию: быть донором идей для формирования политики, своим аналитическим и критическим сопровождением служа инструментом непрестанного самоанализа и самокоррекции общества.

Созданием Исследовательского совета ГДР, Стратегической рабочей группы и других рабочих групп, включавших учёных разных специальностей, Ульбрихт положил начало этому пути. Если бы он был продолжен, то вес марксистской науки определённо значительно вырос бы и она могла бы выполнять свои функции всё с бо́льшим успехом, если бы руководители партии уважали необходимую ей свободу действий и относительную независимость. Ульбрихт двигался по этому пути; Хонеккер резко пресёк его. Он даже не доверял науке, ожидая научно-технического прогресса от «рабочих исследователей и новаторов», как он наивно объявлял, принижая этим незаменимую работу научно-технической интеллигенции и не встречая возражений функционеров ЦК, ответственных за науку. Во всяком случае, публичных возражений.

7.6. Противоречивый путь к гибели

Как известно, дорога в ад вымощена благими намерениями; и поэтому замена Ульбрихта на Хонеккера сопровождалась заверениями в гарантиях преемственности, и о том, что успешное развитие предыдущих лет будет продолжено. Эта иллюзия усиливалась тем, что поначалу не произошло серьёзных перестановок в руководящей верхушке. Хотя Миттаг после VIII съезда в 1971 г. был вынужден оставить пост секретаря по экономическим вопросам, он оставался членом политбюро и входил в правительство в качестве вице-председателя совета министров. Его должность в секретариате перешла к Вернеру Кроликовски, ранее зарекомендовавшему себя догматическим поведением на посту первого секретаря окружного комитета СЕПГ в Дрездене. В политбюро впервые вошёл более молодой представитель — Вернер Ламберц, что считалось положительным знаком, поскольку он был известен как умный и образованный функционер с международным опытом работы. Также в политбюро был включён бывший первый секретарь округа Росток Гарри Тиш, занявший место председателя в Объединении свободных немецких профсоюзов (нем. FDGB). Прежние члены политбюро в основном были вновь избраны съездом в его состав.

Видимо, Хонеккер всерьёз считал, что курс реформ Ульбрихта был ошибочным, поскольку всё больше удалялся от известного образца. Он стремился вновь приблизить ГДР к советской модели. Возможно, он и правда верил, что таким образом сможет быстрее достичь коммунизма, связав его в Германии со своим именем. Но поскольку его амбиции и его способности находились в обратно пропорциональной зависимости, он не сознавал, что политика Брежнева ведёт не к коммунизму, а ко всё большим противоречиям и к растущему застою и эрозии социалистического общества. Дискредитируя курс Ульбрихта как уклон, он оптимистически заявлял, что отныне осуществляется «настоящая рабочая политика». Вместо Новой экономической системы планирования и руководства, стремившейся на долгое время высвободить движущие силы и путём модернизации и интенсификации посредством научно-технической революции достичь более высокого уровня производства и производительности труда, Хонеккер объявил курс «единства экономической и социальной политики». Это могло подкупать в качестве лозунга, однако оставалось неясно, в чём же его новизна. Целью экономического развития при социализме всегда было и остаётся повышение уровня жизни трудящихся, всестороннее улучшение условий их труда и жизни, и в этом смысле экономическая политика всегда увязывается с социальной политикой. Когда, в каком объёме и на сколь долгий срок осуществимо повышение уровня жизни — это, разумеется, зависит от производительной силы экономики, а не от благих пожеланий и политических предписаний.

Предположение о том, что повышение зарплат и социального обеспечения приведёт к значительному росту результатов и производительности труда, поскольку тем самым усилится социалистическая сознательность, вскоре продемонстрировало свою несостоятельность. Аванс ради надежды на рост не принёс выгоды, материальные интересы нельзя было заменить идеологией. Эта политика привела к ситуации, когда часть непроизводительных вложений для поддержания низких цен на продукты питания и предметы потребления, низкой платы за жильё и на прочее социальное обеспечение чрезвычайно выросла и имела тенденцию расти и впредь. В связи с этим необходимая пропорция между фондом накопления и фондом потребления изменилась так, что фонд накопления неуклонно снижался. В таких условиях модернизация экономики на уровне научно-технической революции оказалась значительно затруднена, что в долгосрочной перспективе обязано было повлечь за собой негативные последствия.

После VIII съезда партии была разработана обширная программа социальной политики, предполагавшая значительный рост уровня жизни. К тому времени экономическое развитие ГДР обеспечивало ежегодный рост национального дохода на 4 %, что для высокоиндустриализованной страны являлось неплохим показателем. Однако Хонеккер хотел с его помощью достичь годового роста уровня жизни от 5 до 7 %.

Собственными силами этого невозможно было добиться — это можно было сделать лишь с помощью кредитов, то есть влезая в долги. Государственная плановая комиссия выразила серьёзные опасения касательно такой политики, Шюрер в политбюро высказался против подобного шага. Хонеккер, слабо разбиравшийся в экономике, с ходу отверг эти возражения:

«Если государственная плановая комиссия и правительство отстаивают такой взгляд, то они саботируют курс единства экономической и социальной политики. Никто и не думает, что мы обязаны будем рассчитаться с долгами в ближайшее же время»²⁶⁸.

Эта аргументация была классическим примером превалирования политики над экономикой из партийного арсенала, то есть доминированием субъективизма, игнорирующего реальность. Указание на политическое решение съезда партии, политического бюро или ЦК обесценивало любой экономический расчёт.

Шюрер, в свою очередь, писал в воспоминаниях:

«Я усматривал опасность в том, что эту программу можно финансировать лишь за счёт растущего набора кредитов на Западе, или, что ещё хуже, за счёт пренебрежения инвестициями в модернизацию экономики, или и тем и другим одновременно»²⁶⁹.

Возникает вопрос, почему члены политбюро были неспособны воспринять реальные аргументы. Уже после падения ГДР много говорилось о том, что они просто были слишком глупы, поскольку едва ли кто-то из них имел соответствующее образование. Это абсурдная клевета, пренебрегающая фактами. Более молодые члены политбюро (например, Миттаг, Кляйбер, Яровински, Хальбриттер и Шюрер) имели экономическое и научно-техническое образование, а Ламберц тоже вполне был способен оценивать проблемы в опоре на факты, что о профессиональных политиках как правило можно сказать лишь в ограниченной степени. Тем не менее, как вспоминает и Шюрер, он пытался разъяснять остальным членам политбюро проблемы финансовой политики, цен и инвестиций²⁷⁰.

Однако необходимо также спросить: почему специалисты в политбюро, которые тоже могли бы это знать, не поддержали Шюрера?

Их позиции в политбюро была тогда чрезвычайно слабы, поскольку они были приведены на свои посты Ульбрихтом для поддержки его политики реформ. Они считались создателями и представителями НЭС, с которой Хонеккер никогда не соглашался и которую теперь ликвидировал. Им постоянно вменяли это в «вину», что снижало их склонность к риску, если таковая вообще была. Позиционировать себя против первого секретаря — это могло привести к неприятностям. Вес более старых членов политбюро, вместе с Хонеккером выступавших против НЭС и реформаторства Ульбрихта, был гораздо большим, это консервативное крыло совершенно однозначно доминировало в этом руководящем органе.

Лишь Вернер Ламберц не скрывал своих опасений. В публичном выступлении он заявил, что объективные условия дальнейшего развития ГДР весьма тяжелы хотя бы даже из-за чрезвычайно возросших цен на сырьё. Поддержание нынешнего уровня жизни требует гораздо бо́льших усилий. Это было правильное предупреждение, которое Хонеккер интерпретировал как сопротивление его линии и его авторитету. Он отреагировал на это мгновенно. В частности, Институт общественных наук получил строгое распоряжение более не публиковать цифры экономического развития.

Проблемы, предвиденные Шюрером и Ламберцом, вскоре проявились. Для ввоза сырья и современного оборудования ГДР вынуждена была вывозить всё больше промышленной продукции, которой и так не хватало на внутреннем рынке. К этому добавилось то, что зачастую промышленные изделия не соответствовали высоким требованиям мирового рынка и потому реализовывались по демпинговым ценам, которые были даже ниже цен производства. Поскольку секретарь по экономическим вопросам Кроликовски не мог совладать с этими трудностями (а кто мог?) Хонеккер вернул Миттага в секретариат ЦК. И так как Миттаг оказался способен убедить Хонеккера в собственной гениальности, тот предоставил ему исключительные полномочия. За счёт чрезвычайно строгого административного стиля руководства Миттаг изобразил успешное экономическое развитие. Он преуспел в вуалировании проблем и в делегировании ответственности.

Но всё же он осознавал ситуацию. В 1977 г. вместе с главой плановой комиссии, Герхардом Шюрером, он пришёл к Хонеккеру, чтобы обратить его внимание на щекотливое финансовое положение ГДР. Они выдвинули предложения по изменению экономически необоснованной структуры цен, что привело бы к повышению цен на многие предметы потребления, продукты питания и услуги. Однако Хонеккер отверг эти предложения и увидел в них, как обычно, атаку на единство экономической и социальной политики, то есть на самого себя. Видимо, он считал, что при социализме не должно происходить повышения цен — неважно, насколько меняются внешние условия. В отличие от цен на товары и услуги в ГДР, некоторые из которых — например, плата за жильё — оставались на довоенном уровне, на мировом рынке выросли отнюдь не только цены на сырьё.

Шюрер и позднее неоднократно предпринимал усилия призвать к изменениям в экономической политике, однако его попытки всегда встречали в политбюро резкую отповедь со стороны Хонеккера, который упрямо настаивал на ценовой политике, полностью игнорировавшей закон стоимости. При этом его в то время поддерживал Миттаг, всё больше переходивший к субъективистски-волюнтаристскому методу руководства экономикой в командном стиле. Потеряв связь с реальностью, он даже утверждал, что резкий рост цен на нефть и другое сырьё не особо вредит экономике ГДР. Уже после падения ГДР тот же Миттаг заявлял, что он-то знал, что эта политика непременно потерпит фиаско, но Хонеккер принуждал его к этому курсу. Но чем же Хонеккер мог его принудить? Стремившийся к власти Миттаг желал любой ценой стать преемником Хонеккера, и для этого ему нужно было заручиться доверием генерального секретаря. Поэтому он выполнял линию Хонеккера, несмотря на то, что лучше понимал ситуацию.

В 1980‑е годы и у других членов политбюро росло осознание, что осуществляемая экономическая политика ведёт в пропасть. Однако среди руководства не происходило никакого принципиального и последовательного обсуждения. Имеется много свидетельств недовольного шёпота и ворчания за спиной генерального секретаря — но никто из политбюро не поднял острого вопроса. Кроме того, скрытая критика раздавалась в адрес автократического управления генсека, не уважавшего политбюро как коллектив, и в адрес его высокомерной манеры не воспринимать контраргументов, предложений и критики. Поэтому здесь речь шла скорее о задетом тщеславии, чем о нарушении политических принципов и экономических законов.

Хонеккер имел привычку перед официальными заседаниями политбюро обговаривать с Миттагом предстоящие решения, они заранее договаривались о направлении действий и о результате, так что члены политбюро едва ли имели возможность как-то повлиять на них, и тем более принять другое решение.

Здесь проявлялось остаточное действие концепции партии и её руководящей роли, которая в коммунистическом движении была возведена в абсолютную догму. Верхушка воплощала в себе коллективную мудрость, и первый в этой инстанции концентрировал всё в своей личности. Если бы партия была церковью, то этот человек считался бы наместником бога. Его слово стояло надо всем. Он был неспособен на ошибку.

В 1971 г. Хонеккер в своей первом большом выступлении перед районными секретарями СЕПГ (это мероприятие позже происходило каждый год) резко критиковал экономическую политику Ульбрихта и в особенности то, что после того остался внешний долг на сумму 262 млн долларов. Он, по-видимому, считал это настолько важным, что заявил о необходимости его погашения всего за один год.

В своём выступлении в следующем году он уже не высказывался на этот счёт, хотя и сообщил, что внешний долг ГДР «развивается по плану». С тех пор ни партия, ни общественность ничего не знали о дальнейшем «плановом развитии» внешнего долга ГДР, который к 1975 г. дорос уже до более чем миллиарда долларов. Его рост продолжался до тех пор, пока, в конце концов, ГДР не достигла (в пересчёте) примерно 20 млрд евро непокрытых задолженностей перед зарубежными государствами. Миттаг хранил эти угрожающие цифры платёжного баланса ГДР как государственную тайну, даже политбюро не получало о них точной информации. (Сегодня мы знаем, что ГДР, несмотря на противоположные утверждения, всё же не была банкротом: государственный долг ГДР на душу населения составлял тогда 5 384 германских марки = 2 753 евро, в то время как долг ФРГ составлял 15 000 германских марок = 7 669 евро. Однако экономика ГДР, несмотря на заметные успехи отдельных комбинатов, находилась на грани экономической и финансово-политической недееспособности и уже не могла собственными силами выбраться из этой ситуации).

Население ощущало последствия растущей долговой кабалы, так как на выплату частей долга и процентов приходилось отдавать всё бо́льшую долю произведённой стоимости. Объём поставок на внутренний рынок сильно уменьшился, поскольку приходилось обеспечивать экспорт любой ценой.

К этому добавилась также изолированность от международного разделения труда. С одной стороны, виною была Холодная война: стратегические продукты подпадали под эмбарго, принятое в Париже так называемым КоКом; а с другой стороны — собственные промахи, что среди прочего было вызвано привязанностью к долгосрочным контрактам СЭВ. Зачастую не хватало ориентации в тенденциях научно-технического прогресса, а чаще всего — материально-технического оснащения и валюты. Только когда экспорт продуктов машиностроения, один из важнейших источников валюты ГДР, снизился (поскольку к тому времени на мировом рынке уже предлагались станки с ЧПУ), ГДР вынужденно открыла для себя микроэлектронику. В этой области другие страны уже достигли значительного прогресса, в то время как социалистические страны проспали эту тенденцию. За счёт огромных расходов ГДР попыталась преодолеть это отставание и в 1980‑х годах построить собственную индустрию микроэлектроники, чтобы стать конкурентоспособной на мировом рынке и занять в этой сфере лидирующее место в социалистическом лагере. Меж тем столь плотная концентрация ресурсов отняла значительные средства у других сфер экономики, в связи с чем многие отрасли промышленности вынуждены были продолжать производство на устаревшем и малопродуктивном оборудовании, а инфраструктура, без этих средств вовсе находящаяся в пренебрежении, всё больше изнашивалась. Кроме того, внешний долг вырос до небес. Отставание экономики ГДР по уровню производительности труда составляло в начале 1960‑х годов примерно 25 процентов. В конце 1980‑х оно находилось примерно на отметке в 40 процентов²⁷¹.

Норма производственного накопления, то есть в широком смысле обновления экономики, в 1971 г. ещё равнялась 16 %, а в 1988 г. составляла уже недопустимые 9 %. С такими цифрами ни о каком обновлении экономики не могло быть и речи.

Условия жизни общества были катастрофичны, доверие большинства населения к правительству снизилось. Председательница государственного банка ГДР писала про это время:

«Если гражданин на свои деньги, полученные за хорошую работу, не может купить товары, которые ему нужны или которые он желает, он обращается с упреками к государству, на которое возлагает ответственность за это; однако если товары есть, а ему не хватает денег, то он упрекает самого себя, прикидывая, как лучшей работой он сможет получить больший доход»²⁷².

Политическая и идеологическая стабильность общества подрывалась также и приукрашенными рапортами об успехах. Реальность общественной жизни опровергала эти сообщения, и, разумеется, попутно ударяла по тем, кто их писал. В 80‑х гг. потеря доверия стала особенно массовой. Росла и правомерная и неправомерная критика, в том числе и внутри СЕПГ. Слишком самодовольное руководство Хонеккера без разбора объявляло всякую критику нашёптыванием классового врага и отвечало на неё главным образом мерами подавления. В то же время оно избегало какого бы то ни было обсуждения или совещания по проблемам внутри партии, функционеры и члены которой всё больше теряли уверенность в своём деле.

Это ещё больше обострило ситуацию, и наряду с заметными стремлениями реформировать и сильнее демократизировать социалистическое общество и ГДР, в тени этого движения возникли также антиобщественные и контрреволюционные стремления, прикрывавшие свои намерения лозунгом улучшения социализма.

Руководство Хонеккера показало себя неспособным объективно оценить возникшую ситуацию и подходящим образом, вместе со всеми активными политическими силами общества, найти выход из кризиса. Когда 18 октября 1989 г. Хонеккер был смещён, то было уже слишком поздно. Попытки его преемника Эгона Кренца уже с самого начала оказались тщетны, тем более что Горбачёв — генеральный секретарь важнейшего союзника — к тому времени уже торговался с Западом о цене за ГДР. Чтобы спасти Советский Союз, он предложил — в точности как в 1953 г. это сделал Берия — ГДР в качестве объекта торга.

В сложившихся внутренних и внешних условиях оказалось невозможно стабилизировать ГДР как самостоятельное государство. Выработанная новым правительством премьер-министра Ханса Модрова концепция более тесного сотрудничества с ФРГ вплоть до установления конфедерации была возможностью сохранить важнейшие достижения социалистического общества в будущей объединённой Германии. Однако бундесканцлер Коль предпочёл этому решению — с согласия и благословения Горбачёва — безусловное поглощение ГДР в интересах западногерманского крупного капитала. Утверждение, что этому шагу не было альтернативы, так как ГДР якобы была банкротом, просто неверно. Государство ГДР, хотя — как было показано — экономически и финансово столкнулось с трудностями, всё же было способно выплатить свои долги другим странам, так же как и выполнить свои обязательства перед собственным населением.

Если в качестве вывода из истории развития социализма в ГДР нужно ответить на вопрос, была ли теоретически проработана и реализована на практике восточно-германская модель социализма, принципиально отличавшаяся от примитивной и деформированной сталинской модели, то на этот вопрос по моему мнению нельзя просто ответить «да» или «нет». Необходимо детальное рассмотрение. Тем более, что развитие социализма в ГДР вовсе не происходило по прямой линии, а было неоднократно отмечено резкими изменениями и переломами, как на это указывает Йорг Рёслер в своей «Истории ГДР»²⁷³.

В отношении модели социализма и теории социализма более-менее ясно различимы несколько периодов.

Первый период с 1945 г. до примерно 1951 г. был в сущности подготовительным этапом, поскольку при нём речь ещё не шла о прямом переходе к построению социализма, а скорее о прояснении теоретических и практических предпосылок и условий. Он начался с однозначного заявления, что для Германии нельзя перенимать советский путь и советский режим, поскольку прежде речь должна идти об установлении антифашистско-демократического строя. Теоретические идеи о будущем переходе к социализму могли основываться на взгляде Ленина о допустимости многочисленных и различных путей и форм такого перехода.

Этот тезис получил уточнение в обсуждениях, произошедших в германском рабочем движении в рамках подготовки к объединению КПГ и СДПГ, превратившись в концепцию «особого немецкого пути к социализму». В начале 1946 г. эта концепция приняла конкретную форму, будучи подробно и аргументированно представлена Антоном Аккерманом в первом номере журнала «Einheit». В ней приводились важные доводы о том, что такой переход должен происходить мирным и демократическим путём. Автором названия «особый немецкий путь к социализму» (однако не содержания этой концепции), согласно Антону Аккерману, был полковник Тюльпанов из советской военной администрации в Германии (СВАГ). В СВАГ Тюльпанов отвечал за культуру, а после отъезда из Германии и демобилизации работал преподавателем политической экономии в Ленинградском университете²⁷⁴.

Концепция особого немецкого пути к социализму была включена в «Цели и принципы Социалистической Единой Партии Германии», принятые объединительным съездом в апреле 1946 г. Они оставались обязательной концепцией в СЕПГ до тех пор, пока начиная с 1948 г. не усилилось советское давление по преобразованию СЕПГ в «партию нового типа» по модели ВКП(б). В контексте обсуждения немецкой Ноябрьской революции 1918 г. и русской Октябрьской революции 1917 г. произошло изменение во взглядах. Если к победе социализма может привести только революция вроде Октябрьской, то вследствие этого концепция «особого немецкого пути» к социализму автоматически становится устаревшей. Так СЕПГ в 1949/50 г. вынужденно дистанцировалась от этой идеи, объявив её «ревизионистской».

В 1952 г. решением о строительстве основ социализма начался второй период, в котором советская модель социализма с её структурами, механизмами и образом действий доминировала и перенималась во всём, где только было возможно. Однако полное заимствование советской модели всё же оставалось недостижимо, поскольку развитие антифашистско-демократического строя зафиксировало определённые политические условия, которые уже нельзя было устранить, если только не стремиться поставить под угрозу социалистический путь развития.

Политическая система в ГДР основывалась на сотрудничестве нескольких партий, объединённых в блок. Они совместно отвечали за развитие ГДР, хотя в дальнейшем СЕПГ и претендовала на «руководящую роль», что ограничивало возможности влияния на решения остальных партий. Несмотря на это, данное положение оставалось важным отличием от советской системы.

Кроме того, политическая система ГДР основывалась не на «советах», имевших как законодательные, так и исполнительные полномочия, а была построена по принципу разделения властей. Законодательная и исполнительная власть, так же как и юстиция, являлись самостоятельными органами единой государственной власти, обладавшими соответствующими отдельными разграниченными полномочиями. Это положение изредка слегка вуалировалось полемикой против «буржуазного» принципа разделения властей, что, по моему мнению, было всего лишь неверной интерпретацией сути дела.

Также и в экономике, несмотря на заимствование советской системы планирования и руководства, имелись важные отличия, сохранявшиеся и позднее. Это касалось главным образом существования ещё относительно большого частного сектора экономики. Как по экономическим, так и по социальным причинам в ГДР его нельзя было устранить. Экономически это вызвало бы настолько крупные перебои в снабжении, что строительство основ социализма подверглось бы серьёзной опасности. Однако и по политическим соображениям было необходимо сохранять этот экономический сектор, поскольку социальные слои, на которых он основывался, в политико-идеологическом отношении были в большинстве своём представлены другими партиями. Устранение частных предприятий путём их огосударствления вызвало бы общественные и политические проблемы, которые не только чрезвычайно затруднили бы переход к социализму, но и, вероятно, воспрепятствовали бы ему.

Создание сельскохозяйственных производственных кооперативов и их характер также отличались от насильственной коллективизации в Советском Союзе: кооперативные крестьяне оставались собственниками своей земли и получали земельную ренту, которая добавлялась к их доходам.

В решающем третьем периоде с 1960 по 1970 г. совершился явный отход от советской модели. Были сделаны важные шаги в теоретической разработке и практической реализации современного социализма. В результате этих усилий возникла теория и модель социализма, которые уже во всех своих определяющих элементах отличались от советской модели.

Эта концепция социализма — несмотря на всевозможные успехи — вовсе не была достаточной. Она всё ещё содержала целый ряд нерешённых проблем, которые по различным причинам не были прояснены в ходе развития. Это касается в частности фундаментальных экономических вопросов, вставших перед системой планирования и руководства экономикой. Было выяснено, что социалистическое производство является особым товарным производством, в котором в качестве важного регулятора выступает закон стоимости. Также было осознано, что социалистическое товарное производство не может существовать без рынка и без товарно-денежных отношений. Но на вопрос, в чём же состоит качественное различие между социалистическим и капиталистическим товарным производством, не было дано удовлетворительного ответа. Поэтому и не было ясно определено, в каких границах и насколько глубоко является необходимым и эффективным центральное планирование в масштабе всего общества, и каким образом это планирование может сочетаться с рынком и с его регулирующими механизмами так, чтобы максимально развить экономические и социальные движущие силы для обеспечения дальнейшего прогресса социалистического общества.

Кроме того, остался без ответа вопрос, как можно установить в социалистической экономике систему цен, принципиально основывающуюся на законе стоимости, то есть знающую изменение цен, но в то же время удовлетворяющую социальным требованиям социалистического общества в плане стабильности, плановости и общественной безопасности.

Большим нерешённым комплексом проблем, не разработанных теоретически и не преодолённых на практике, была эффективная координация, сотрудничество и интеграция экономических и научно-технических ресурсов социалистических стран — с целью достичь постоянного роста производительности труда и, на этой основе, роста уровня жизни всех социалистических стран, постепенно уравняв имевшиеся значительные различия среди них. Для этого, конечно, нужно было бы сделать валюты всех стран-участниц конвертируемыми, чтобы уважать закон стоимости и создавать экономические рычаги для роста производительности труда.

Также необходима была общая стратегия активного участия в мировом рынке и в международном разделении труда, пока существуют и конкурируют друг с другом противоположные общественные системы.

В области экономики не было выяснено, каким образом можно сформировать социалистические производственные отношения так, чтобы производители — как коллективные общественные собственники — могли совместно принимать решения по планированию производства, по использованию общественного богатства, по структурной политике и по всем прочим важным вопросам. Только лишь переход средств производства в государственную собственность и под центральное государственное планирование, как выяснилось, ещё не обеспечивают достаточного социалистического сознания собственника. Известно, что югославская система самоуправления имела в этом отношении определённые успехи, однако в целом она действовала не столь эффективно, как ожидалось. Она привела к возникновению групповых интересов и эгоизма; общегосударственные интересы пренебрегались и даже игнорировались. В остальных социалистических странах, включая Советский Союз, связь трудящихся с общественной собственностью была в любом случае настолько слаба, что они не были готовы защищать её, когда пришёл черёд её ликвидации в ходе контрреволюции.

Необходима была налаженная социалистическая демократия на всех уровнях государственной и общественной жизни, чтобы обеспечить совместное принятие решений народом по всем ключевым вопросам и в то же время создать столь тесную связь масс населения с государством и социалистическим обществом, чтобы постоянно обеспечивалась активная поддержка большинства населения и чтобы стремления восстановить капитализм были априори безнадёжны. Это должно было бы начаться с внутрипартийной демократии в коммунистических партиях, поскольку только живая социалистическая демократия могла бы гарантировать политическую стабильность социалистического общества.

Однако это подразумевало искренность и доверие руководителей к населению. А этого, начиная со смерти Ленина, к сожалению, уже практически не наблюдалось. Успехи преподносились преувеличенными, поражения переформулировались в победы, линия партии всегда была верной, а мудрое руководство было неспособно на ошибку. Из потери достоверности постепенно возникла потеря доверия.

Было немало причин подобного поведения и неверных поступков со стороны вождей, обусловленных не только индивидуальными слабостями, но и структурой и способом функционирования политической системы. Самолюбование и бесцеремонность, переоценка собственной роли и амбиции войти в историю знаменитым деятелем, страх ответственности в случае необходимости признать ошибки, упущения и неудачи, и в то же время наглость считать народ незрелым и относиться к нему свысока как к маленькому ребёнку, высокомерие считать, что знаешь обо всём лучше других — всё это было характерным поведением, сформировавшимся у функционеров, которые вследствие своего неприкосновенного положения во власти потеряли почву под ногами. Однако эти характерные черты смогли развиться лишь потому, что условия системы это позволяли — из-за отсутствия внутрипартийной демократии, из-за отсутствия связанной с ней демократической свободы мнений, публичного обсуждения и критического контроля в обществе. Руководители, обычно занимавшие своё положение пожизненно и судорожно цеплявшиеся за своё кресло, теряли свои политические и моральные качества.

В общем, не углубляясь в другие проблемы, совершенно ясно, что результаты, которых смогли достичь СЕПГ и ГДР в решающий период с 1960 по 1970 гг. в выработке современной модели социализма и теории социализма, пригодной для тогдашних условий и в то же время способной к развитию, хоть и стали существенным прогрессом по сравнению с советской моделью, однако ещё далеко не превратились во всеобъемлющее решение.

Сделать это в одиночку не могла ни одна коммунистическая партия, как и ни одно социалистическое государство. Для этого был необходим практический опыт всех социалистических стран и общая теоретическая проработка всего этого опыта в целом, притом без каких бы то ни было оговорок.

Поэтому-то одна из крупнейших ошибок руководства КПСС заключалась в её высокомерной и догматической абсолютизации советского пути и советской модели и в её осуждении отклонений от неё как ревизионизма. Вместо того, чтобы на основе растущего международного опыта совместно и постоянно работать с другими партиями над теоретическим анализом и обобщением всего — как позитивного, так и негативного — опыта, при этом также учитывая критические идеи еврокоммунизма, они настаивали на позициях, которые общественное развитие уже давно оставило позади.

«пред. глава след. глава» содержание