Отдел первый
Товар, деньги, капитал
Глава первая
Товар
1. Характерное отличие товарного производства
В своём труде «Капитал» Маркс исследует капиталистический способ производства, господствующий в настоящее время. Он не занимается при этом законами природы, лежащими в основе процесса производства; их исследование представляет собой одну из задач механики, химии и т.д., а не политической экономии. Не ставит он себе также задачей исследование только тех форм производства, которые общи всем народам. Подобное исследование может привести большей частью лишь к общим местам, вроде того, что для производства человеку всегда необходимы орудия, земля и средства к жизни. Наоборот, Маркс исследует законы движения определённой формы общественного производства, свойственной определённой эпохе (последним векам) и определённым народам (европейским или вышедшим из Европы; за последнее время этот способ производства начинает приобретать права гражданства и у других народов, например у японцев и индийцев).
Этот господствующий ныне способ производства — капиталистический. Его особенности мы изучим ближе впоследствии. Он резко отличается от других способов производства, например от феодального, господствовавшего в Европе в средние века, или от первобытно-коммунистического, общего всем народам на пороге их развития.
Рассматривая современное общество, мы находим, что его богатство состоит из товаров. Товар есть продукт труда, произведённый не для собственного потребления производителя или связанных с ним лиц, а с целью обмена его на другие продукты. Следовательно, не природные, а общественные особенности продукта делают его товаром.
Поясним это примером. Пряжа, которую прядёт из льна девушка в патриархальной крестьянской семье, чтобы соткать затем холст, потребляемый самой же семьёй, есть предмет потребления, а не товар. Но когда прядильщик прядёт лён, чтобы обменять у соседнего крестьянина пряжу на пшеницу, или когда фабрикант заставляет рабочих изо дня в день прясть много центнеров льна, чтобы продавать потом получаемый продукт, то этот продукт является уже товаром. Конечно, он является вместе с тем и предметом потребления, но таким предметом потребления, которому предстоит играть особенную общественную роль: он должен быть обменён.
По внешнему виду льняной пряжи нельзя узнать, является ли она товаром или нет. Природа её может быть совершенно одинаковой, приготовлена ли она крестьянской девушкой для своего приданого или же фабричной работницей, которая, вероятно, никогда не воспользуется из неё ни одной ниткой. Только по общественной роли пряжи, по общественной функции, выполняемой ею, можно узнать, является ли она товаром или нет.
В капиталистическом обществе продукты труда всё в большей и большей мере принимают форму товаров. Если в настоящее время ещё не все продукты труда являются у нас товарами, то лишь потому, что рядом с современным способом производства существуют различные остатки прежних способов производства. Если отвлечься от этих остатков, то можно сказать, что в настоящее время все продукты труда принимают форму товаров. Чтобы понять современный способ производства, необходимо уяснить себе сущность товара. Мы должны поэтому начать с исследования товара.
Понимание этого исследования будет, по нашему мнению, очень облегчено, если мы прежде всего изложим характерные особенности товарного производства, отличающие его от других способов производства. Таким путём
мы легче всего поймём ту позицию, с которой Маркс исследовал товар.
Как бы далеко мы ни заглянули в прошлое человеческого рода, мы всегда находим, что люди для добывания средств к жизни всегда объединялись в общества бо́льших или меньших размеров, что производство всегда носило общественный характер. Это было разъяснено Марксом уже в его статьях «Наёмный труд и капитал», помещённых в «Новой рейнской газете» в 1849 г. и изданных затем отдельной брошюрой.
«В производстве люди воздействуют не только на природу, но и друг на друга. Они не могут производить, не соединяясь известным образом для совместной деятельности и для взаимного обмена своей деятельностью. Чтобы производить, люди вступают в определённые связи и отношения, в только через посредство этих общественных связей и отношений существует их отношение к природе, имеет место производство.
В зависимости от характера средств производства эти общественные отношения, в которые вступают производители друг к другу, эти условия, при которых они обмениваются своими работами и участвуют в совокупном производстве, будут, конечно, различны. С изобретением нового орудия войны, огнестрельного оружия, неизбежно изменилась вся внутренняя организация армии, преобразовались те отношения, при которых отдельные личности образуют армию и могут действовать как армия, изменилось также отношение различных армий друг к другу.
Итак, общественные отношения, при которых производят индивиды, общественные производственные отношения, изменяются, преобразуются с изменением и развитием материальных средств производства, производительных сил. Производственные отношения в своей совокупности образуют то, что́ называют общественными отношениями, обществом, и притом образуют общество, находящееся на определённой ступени исторического развития, общество с своеобразным отличительным характером» («Наёмный труд и капитал», К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения в двух томах, 1955, т. I, стр. 63).
Иллюстрируем сказанное несколькими примерами. Возьмём какой-нибудь первобытный народ, который стоит
на низшей ступени производства и для которого охота составляет главный способ добывания пищи, например индейцев. Додж в своей книге «О современных индейцах Дальнего Запада» сообщает следующее об их способе охоты:
«Так как к голове и сердцу обращаются за помощью лишь изредка, а требования желудка дают о себе знать беспрестанно, то племя находится обыкновенно под господством «третьего сословия». Это сословие составляют все охотники племени, образующие род цеха или гильдии, и их решения в области их специальности безапелляционны.
У племени шейенов люди эти называются «воины-собаки». Более молодые и деятельные вожди всегда принадлежат к этим «воинам-собакам», но последние не беспрекословно подчиняются им. Воины сами обсуждают и решают общие дела, а выполнение решений возлагается на наиболее прославленных и способных охотников, избираемых ими из своей же среды. Среди этих «воинов-собак» находится и многочисленная молодёжь, ещё не выдержавшая испытания, необходимого для посвящения в воины. Одним словом, этот цех охотников охватывает всю рабочую силу племени и является той силой, которая защищает женщин и детей и снабжает их пищей.
Каждый год осенью устраиваются большие охоты, чтобы добыть возможно больше дичи и заготовить на зиму значительный запас мяса. Тут «воины-собаки» являются героями дня, и горе несчастному, который осмелится ослушаться или пренебречь хотя бы самым незначительным из их распоряжений, демократических или своевольных. Когда всё готово, лучшие охотники отправляются в путь рано утром, задолго до рассвета. Если они откроют несколько стад буйволов, то для первого нападения избирается стадо, положение которого таково, что предварительные приготовления и манёвры для окружения, крики и выстрелы при нападении не вспугнут остальные стада.
В это время мужчины, способные принять участие в предстоящей охоте, собираются верхом, молча и дрожа от волнения, где-нибудь в соседней лощине, расположенной вне поля зрения буйволов. Когда стадо оказывается в удобном для охоты положении, руководители охоты отбирают соответствующее число людей и посылают их на
заранее намеченные места. Когда затем руководитель видит, что каждый занял надлежащее место и всё уже готово, он с отрядом всадников стремится окружить стадо и отрезать его от открытого места. Затем он подаёт сигнал, и вся ватага со страшным криком, который, кажется, даже мёртвого мог бы поднять из гроба, бросается вперёд на животных. В продолжение нескольких минут бойня в полном ходу; немногим буйволам удаётся прорвать цепь и ускользнуть, но их не преследуют, если вблизи находятся другие стада.
В те времена, когда индейцы употребляли только лук н стрелы, каждый воин знал свои стрелы и мог без труда узнать убитых им буйволов. Они составляли его личную и полную собственность, за исключением известной доли, которая шла в пользу вдов и семейств, не имеющих воина-кормильца. Если в убитом буйволе оказывались стрелы нескольких охотников, то вопрос о принадлежности добычи решался в зависимости от положения стрел. Если каждая из стрел причинила смертельную рану, то буйвола делили на части или нередко присуждали какой-нибудь вдове. Все подобные вопросы разрешались руководителем охоты, причём его решения можно было обжаловать перед общим собранием «воинов-собак».
С тех же пор, как огнестрельное оружие вошло во всеобщее употребление и в силу этого стало невозможно узнать, кем именно убит тот или другой буйвол, индейцы стали более коммунистичны* в своих воззрениях, и всё количество добытого мяса и шкур подвергается теперь относительно равному разделу, на основании того или иного мерила собственного изобретения».
Мы видим, что у этого охотничьего племени производство является общественным; различного рода работы исполняются совместно с целью достижения общего результата.
* Правильнее было бы, пожалуй, сказать: они вернулись к коммунистическим взглядам. Первоначально быт индейцев был коммунистическим, следовательно, и распределение охотничьей добычи производилось на коммунистических началах. (Примечание автора.) Термин «коммунистический» употребляется здесь Каутским для характеристики первобытного строя. — Ред.
Здесь мы уже находим зачатки разделения труда и планомерного сотрудничества (кооперации)*.
Сообразно своим способностям охотники выполняют различные работы. Но всё совершается по общему плану. Охотничья добыча является результатом совместного исполнения различных работ — «обмена деятельностью», как выражается Маркс в «Наёмном труде и капитале». Эта добыча не обменивается, а делится.
Отметим здесь лишь мимоходом, как изменение в средствах производства — замена лука и стрел огнестрельным оружием — влечёт за собой также изменение в способе распределения.
Рассмотрим теперь другой, более высокий вид общественного производства, например основанную на земледелии индийскую сельскую общину. От первобытного коммунизма, господствовавшего в ней когда-то, теперь в Индии сохранились лишь жалкие остатки. Но Неарх, начальник флота Александра Македонского, сообщал ещё, по словам Страбона, о местностях в Индии, где земля была общей собственностью, сообща обрабатывалась и по окончании уборки урожай делился между членами общины.
По Эльфинстону, такие общины существовали в некоторых частях Индии ещё в начале XIX столетия. На Яве сельская община продолжает ещё существовать в определённой форме: время от времени вся пахотная земля подвергается переделу между жителями села. Они получают свои участки не в частную собственность, а лишь в пользование на известный срок. В Индии пахотная земля большей частью уже перешла в частную собственность отдельных крестьян. Леса же, луга и пустоши составляют ещё зачастую общую собственность, право пользования которой имеют все члены данной общины.
* «Та форма труда, при которой много лиц планомерно работает рядом и во взаимодействии друг с другом в одном и том же процессе производства или в разных, но связанных между собой процессах производства, называется кооперацией» («Капитал», т. I, стр. 337). Немного далее Маркс в одном примечании говорит: «Ленге в своей работе «Théorie des Lois Civiles», быть может, не без основания, называет охоту первой формой кооперации, а охоту на людей (войну) — одной из первых форм охоты.» («Капитал», т. I, стр. 346).
В подобной деревенской общине, ещё не подпавшей под разлагающее влияние английского господства (в особенности введённой англичанами податной системы), нас интересует та форма, которую принимает в ней разделение труда. Мы уже видели разделение труда у индейцев Америки; сельская же община в Индии представляет гораздо более высокую ступень разделения труда.
Помимо общинной администрации, которая называется патил, если она состоит из одного лица, или панч, если она образует коллегию, по большей части из пяти лиц, мы находим в индийской хозяйственной общине ещё ряд должностных лиц: карнама или матсадди — счетовода, который ведает финансовыми отношениями общины как к отдельным её членам, так и к другим общинам и государству; таллира — для расследования преступлений и правонарушений, на котором лежит также обязанность охранять путников, проезжающих через владения общины; тоти — охранителя пашни и землемера, который должен наблюдать за тем, чтобы соседние общины не нарушали межей, что легко может случиться, особенно при возделывании риса; смотрителя над шлюзами, который должен содержать их в надлежащем порядке и заботиться о том, чтобы они своевременно открывались и закрывались, снабжая каждое поле достаточным количеством воды, что особенно важно для рисовых полей; брамина — для исполнения религиозных обрядов; школьного учителя, обучающего детей грамоте; брамина — звездочёта или астролога, который указывает счастливые и несчастливые дни для посева, жатвы, молотьбы и других важных работ; кузнеца, плотника и колёсника, гончара, цирюльника, пастуха, врача, танцовщицу, а иногда даже и певца.
Все эти лица работают на всю общину и вознаграждаются за это или частью общего поля, или же частью урожая. И здесь, при таком высокоразвитом разделении труда, мы видим совместный труд и распределение продуктов.
Возьмём ещё один пример, известный каждому: патриархальную крестьянскую семью, которая сама удовлетворяет все свои потребности. Эта общественная форма развилась из способа производства, только что описанного нами на примере индийской хозяйственной общины и
существовавшего на первых ступенях развития всех более или менее известных культурных народов.
В такой крестьянской семье мы также находим не изолированных производителей, а совместный труд и совместное выполнение различных видов труда, изменяющихся сообразно с возрастом, полом и временами года. Тут пашут, косят, пасут скот, доят, рубят дрова, вяжут, прядут, ткут, шьют, плотничают и т. д. Самые различные виды труда здесь прилагаются совместно, в общей связи друг с другом; здесь, как и в предыдущих примерах, продукты не обмениваются между отдельными работниками, а распределяются между ними сообразно с обстоятельствами.
Предположим теперь*, что средства производства какой-нибудь земледельческой общины, вроде изображённой нами, настолько усовершенствовались, что на возделывание земли можно затрачивать уже меньше труда, чем прежде. Освобождающиеся рабочие силы могут быть, если техника достигла достаточного развития, обращены, например, на разработку залежей кремня, оказавшегося где-нибудь на общинной земле, на выделку из него инструментов и оружия. Положим, что производительность труда тут настолько велика, что инструментов и оружия изготовляется гораздо больше, чем нужно общине.
Какое-нибудь пастушеское племя приходит во время своих кочёвок в соприкосновение с этой общиной. Производительность труда у этого племени также возросла, и оно разводит больше скота, чем ему нужно. Понятно, что это племя охотно станет выменивать свой излишек скота на излишек инструментов и оружия земледельческой общины. Излишек скота и излишек инструментов становятся вследствие этого обмена товарами.
Обмен товаров является естественным следствием развития производительных сил за пределы ограниченных потребностей первобытных общин. На известной ступени
* Ряд фактов показывает, что первоначальное развитие товарного производства происходило в действительности таким путём, как изображено в последующих строках. Понятно, это произошло не так просто, как здесь описано, но наше изложение имеет своей целью представить не историю товарного производства, а его отличительные особенности, которые легче всего познаются путём сравнения его с другими способами производства.
развития техники первобытный коммунизм становится препятствием для её дальнейшего движения вперёд. Способ производства требует расширения круга общественного труда. Но так как отдельные общины были независимы и чужды друг другу, то это расширение не могло совершиться посредством расширения коммунистического планомерного труда. Оно происходило только путём взаимного обмена излишков труда между отдельными общинами.
Мы не станем здесь исследовать, как обмен товаров в свою очередь воздействовал на способ производства внутри общин, пока, наконец, производство товаров не превратилось в производство независимых друг от друга частных производителей, владеющих средствами производства и продуктами своего труда на правах частной собственности. Здесь мы хотим лишь установить следующее: товарное производство есть общественная форма производства, оно немыслимо вне общественной связи, оно означает даже расширение общественного производства за пределы предшествовавшего ему коммунистического (в племени, общине или в патриархальной семье). Но общественный его характер теперь не выступает открыто наружу.
Представим себе гончара и земледельца сначала в качестве членов индийской коммунистической сельской общины, а затем в качестве двух товаропроизводителей. В первом случае оба они одинаково работают на общину. Один доставляет ей горшки, другой — земледельческие продукты. Первый получает при этом свою долю земледельческих продуктов, второй — горшков. Во втором случае каждый из них выполняет свою частную работу независимо от другого, но каждый работает (может быть, в той же мере, как и прежде) не только на себя, но и на других. Затем они обменивают свои продукты. Очень возможно, что один получит при этом столько же земледельческих продуктов, другой — столько же горшков, как и прежде. Как будто не произошло никакой существенной перемены, а на самом деле эти два процесса коренным образом отличаются друг от друга.
В первом случае каждый сразу видит, что силой, которая устанавливает взаимную связь между различными видами труда, которая заставляет работать одного на другого
и даёт каждому соответствующую часть продуктов труда другого, — что этой силой является общество. Во втором случае каждый как будто работает лишь на себя, и способ, посредством которого один производитель приходит к обладанию продуктом другого, кажется вытекающим не из общественного характера их труда, а из особенности самого продукта. Кажется, будто не гончар и земледелец работают один для другого, вследствие чего труд каждого из них является необходимым для общества, а будто горшкам и земледельческим продуктам присущи какие-то мистические свойства, которые и обусловливают их обмен в известных количественных соотношениях. При господстве товарного производства отношения лиц между собой, обусловливаемые общественным характером труда, принимают вид отношений вещей, а именно продуктов производства.
Пока производство было непосредственно общественным, оно подчинялось руководству и управлению общества и взаимные отношения производителей были совершенно ясны. Но лишь только различные виды труда превратились в частные виды труда, существующие независимо один от другого, лишь только производство стало вследствие этого бесплановым, как и взаимные отношения производителей приняли вид отношений продуктов. С тех пор отношения между производителями перестали определяться самими производителями. Эти отношения стали развиваться независимо от воли людей. Общественные силы переросли людей и стали представляться наивному воззрению прошедших веков какими-то божественными силами, а позднейшим, более «просвещённым», векам — силами природы.
Естественным формам товаров приписываются теперь свойства, которые кажутся таинственными, покуда им не найдено объяснения во взаимных отношениях их производителей. Как идолопоклонник приписывает своему фетишу такие свойства, которые вовсе не заключены в действительной природе последнего, так и буржуазному экономисту товар представляется чувственной вещью, одарённой сверхчувственными свойствами. Маркс называет это «фетишизмом, который присущ продуктам труда, коль скоро они производятся как товары, и который, следовательно,
неотделим от товарного производства» («Капитал», т. I, стр. 82).
Этот фетишистский характер товара — и равным образом, как мы увидим ниже, и капитала — был впервые открыт Марксом. Фетишизм затрудняет понимание отличительных свойств товара и даже делает невозможным это понимание, пока он не преодолён. Нельзя полностью понять стоимость товара, не отдавши себе отчёта в фетишистском характере товара. Параграф «Товарный фетишизм и его тайна» представляется нам вследствие этого одной из важнейших частей «Капитала», которой каждый читатель этой книги должен посвятить особенное внимание. А между тем как раз на эти страницы не обращают почти никакого внимания противники, а зачастую даже и приверженцы учения Маркса.
2. Стоимость
Раз мы выяснили себе фетишистский характер товаров, изучение самого товара представит уже сравнительно мало трудностей.
Назначение товара, как мы видели, состоит в том, чтобы быть обменённым. Но это возможно лишь в том случае, если товар удовлетворяет какой-нибудь — безразлично, действительной или мнимой — человеческой потребности. Никто не обменяет своего продукта на другой, если этот последний для него бесполезен. Таким образом, товар должен прежде всего быть полезным предметом, должен обладать потребительной стоимостью.
Потребительная стоимость определяется физическими свойствами товарного тела. Потребительные стоимости образуют вещественное содержание богатства, какова бы ни была его общественная форма. Потребительная стоимость не есть, стало быть, свойство, присущее только товарам. Есть потребительные стоимости, которые не являются товарами, — например, как мы видели выше, продукты коммунистической общины*; есть и такие потребительные
* Как уже было отмечено выше, речь идёт о первобытной общине. — Ред.
стоимости, которые даже не являются продуктами труда, — например, плоды в первобытном лесу или вода в реке. Наоборот, нет товара, который не обладал бы потребительной стоимостью.
Когда потребительные стоимости становятся товарами, т. е. начинают обмениваться друг на друга, обмен этот всегда происходит в известном количественном соотношении. Отношение, в котором один товар обменивается на другой, называется его меновой стоимостью.
Это отношение может изменяться в зависимости от времени и места, но для данного времени и данного места оно является величиной определённой. Если мы обмениваем 20 аршин холста на 1 сюртук и одновременно 20 аршин холста на 40 фунтов кофе, то мы можем быть уверены, что и 1 сюртук, если понадобится, будет обменён на 40 фунтов кофе. Меновая стоимость сюртука имеет совершенно иной вид при обмене его на холст, чем при его обмене на кофе. Но как бы различно ни выглядела меновая стоимость товара, в основе её, в данное время и данном месте, всегда лежит одинаковое содержание.
Поясним это общественное явление подобным ему явлением из мира физического. Когда я говорю, что какое-нибудь тело весит 16 килограммов, или 40 фунтов, или один пуд, то я знаю, что в основе этих различных выражений лежит определённое содержание, определённая тяжесть тела. Точно так же и в основе различных выражений меновой стоимости товара лежит определённое содержание, которое мы называем стоимостью.
Тут мы подошли к важнейшей и основной категории политической экономии — категории, без понимания которой не может быть правильно понят и весь механизм господствующего способа производства.
Что образует стоимость товаров? — вот вопрос, на который мы должны дать ответ.
Возьмём два товара, например пшеницу и железо. Каково бы ни было отношение, в котором они обмениваются, его всегда можно представить в виде математического равенства, например: 1 гектолитр пшеницы = 2 центнерам железа. Между тем каждый школьник знает, что математические действия можно производить только над однородными величинами, например: от 10 яблок можно отнять
2 яблока, но не 2 ореха. Поэтому в железе и пшенице, как товарах, должно быть нечто общее, делающее сравнение их возможным: это и есть их стоимость.
Является ли это общее естественным свойством товаров? Как потребительные стоимости они обмениваются лишь потому, что обладают различными, а не общими естественными свойствами. Эти свойства являются побудительной причиной обмена, но они не могут определять отношение, в котором этот обмен совершается.
Если же оставить в стороне потребительную стоимость товаров, то у них останется лишь одно свойство — то, что они — продукты труда.
Но, отвлекаясь от потребительной стоимости продуктов, мы отвлекаемся и от различных определённых видов труда, создавшего их; они тогда уже не продукты труда столяра, прядильщика и т. д., а только продукты человеческого труда вообще. И как таковые они — стоимости.
Значит, товар обладает стоимостью только потому, что в нем овеществлён человеческий труд вообще. Как же измерить величину его стоимости? Количеством содержащегося в нём созидателя стоимости — труда. Количество же труда в свою очередь имеет своей мерой время.
Могло бы показаться, что если потраченное на изготовление товара время определяет его стоимость, то он тем дороже, чем более ленив и менее искусен его производитель. Но тут дело не в индивидуальном, а в общественном труде.
Вспомним, что товарное производство представляет систему различных видов труда, которые затрачиваются хотя и независимо друг от друга, но в известной общественной связи.
«Вся рабочая сила общества, выражающаяся в стоимостях товарного мира, выступает здесь как одна и та же человеческая рабочая сила, хотя она и состоит из бесчисленных индивидуальных рабочих сил. Каждая из этих индивидуальных рабочих сил, как и всякая другая, есть одна и та же человеческая рабочая сила, раз она обладает характером общественной средней рабочей силы и функционирует как такая общественная средняя рабочая сила, следовательно употребляет на производство данного товара лишь необходимое в среднем или общественно
необходимое рабочее время. Общественно необходимое рабочее время есть то рабочее время, которое требуется для изготовления какой-либо потребительной стоимости при наличных общественно нормальных условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда» («Капитал», т. I, стр. 47).
Если производительность труда изменяется, то изменяется и общественно необходимое рабочее время, изменяется и стоимость.
Разумеется, всегда, при всех способах производства, время, необходимое для изготовления какого-либо продукта, должно было интересовать человека. Оно всегда, даже при коммунистическом способе производства, влияет на количественное соотношение различных видов труда друг к другу.
Возьмём опять в качестве примера индийскую сельскую общину. Положим, что производством нужных ей земледельческих орудий занимаются два кузнеца. Допустим, что какое-нибудь изобретение настолько увеличило производительность труда, что теперь для изготовления того же числа орудий достаточно одного кузнеца. Тогда эту работу поручат не двум кузнецам, а только одному. Другому же, быть может, поручат изготовление оружия или украшений.
Допустим, далее, что производительность земледельческого труда не изменилась. Это значит, что на удовлетворение потребностей сельской общины в земледельческих продуктах необходимо такое же количество рабочего времени, как и прежде.
При таких условиях каждый член общины будет получать ту же долю земледельческих продуктов, что и прежде. Но всё-таки есть разница: производительность кузнечной работы удвоилась, и за изготовление земледельческих орудий община даёт теперь лишь одну долю земледельческих продуктов, а не две.
Изменение в соотношении различных видов труда здесь очень просто и совершенно ясно. Но оно становится мистическим, когда кузнечный труд и земледельческий труд не находятся в непосредственной связи, а вступают в связь только через посредство своих продуктов. Тогда изменение производительности кузнечного труда обнаруживается
в виде изменения менового отношения продукта этого труда к другим продуктам, в виде изменения его стоимости.
Уже Рикардо показал, что величина стоимости товара определяется количеством потраченного на его изготовление труда. Но он не разглядел скрытого в стоимостной форме товара общественного характера труда, т. е. товарного фетишизма. Далее, он не сумел ясно и сознательно отделить ту сторону труда, которая является созидателем стоимости товара, от той стороны, которая создаёт потребительную стоимость.
Товарный фетишизм мы уже выяснили. Последуем теперь за Марксом в его исследовании двойственного характера труда, заключающегося в товарах.
Товар выступает перед нами как потребительная стоимость и как стоимость. Вещество его даётся природой. Его стоимость, а также и потребительная стоимость создаются трудом. Каким образом труд создаёт стоимость и каким образом — потребительную стоимость?
С одной стороны, труд выступает как производительная затрата человеческой рабочей силы вообще; с другой стороны — как определённая человеческая деятельность для достижения известной цели. Первая сторона труда составляет общий элемент всякой производительной деятельности человека. Вторая сторона различна для различных видов производительной деятельности. Возьмём земледельческий труд и труд кузнеца. Между ними то общее, что оба они являются тратой человеческой рабочей силы вообще. Но они отличаются друг от друга своей целью, своими приёмами, своим предметом, своими средствами, своим результатом.
Определённая, направленная к известной цели человеческая деятельность создаёт потребительную стоимость. Её различный характер образует основу товарного производства. Товары лишь тогда обмениваются друг на друга, если они качественно различны. Никто не станет менять пшеницу на пшеницу или косу на косу, но вполне возможен обмен пшеницы на косу. Потребительные стоимости только тогда могут противостоять друг другу в качестве товаров, если в них заключены качественно различные полезные виды труда.
Как стоимости же товары отличаются друг от друга не качественно, а количественно. Они обмениваются, потому что они различны как потребительные стоимости. Но при обмене они сравниваются и ставятся в известное соотношение друг к другу, так как они равны как стоимости. Не труд как определённая, направленная к известной цели, качественно различающаяся деятельность создаёт стоимость, а лишь труд как деятельность, обладающая во всех своих отраслях одинаковым характером, как затрата человеческой рабочей силы вообще. Как такие затраты рабочей силы, разные виды труда, подобно самим стоимостям, различаются не качественно, а лишь количественно.
Это значит, что в отношении образования стоимости всякий труд рассматривается как простой средний труд, как затрата простой рабочей силы, которой обладает каждый средний человеческий организм. При этом сложный труд считается умноженным простым трудом. Небольшое количество сложного труда приравнивается большому количеству простого.
Соответственно всему характеру товарного производства процесс, устанавливающий отношения между различными видами труда, сводящий их всех к простому труду, есть процесс общественный, но вместе с тем бессознательный. Человеку же, находящемуся во власти фетишистских представлений товарного мира, причины, сводящие сложный труд к умноженному труду, кажутся не общественными, а естественными.
Ряд мелкобуржуазных социалистов, желавших «конституировать стоимость», т. е. установить её раз навсегда, чтобы очистить товарное производство от его дурных сторон и сделать его вечным, пытались установить эти мнимые естественные причины и определить относительно каждого вида труда, в каком размере он создаёт стоимость (ср. нормальный рабочий день Родбертуса). В действительности же это причины общественные, и притом непрерывно изменяющиеся.
Мало найдётся областей, в которых было бы высказано столько ошибочных мнений, как по вопросу о стоимости. Некоторые из них разъяснены ещё Марксом.
Особенно часто встречается как у последователей, так и у противников теории Маркса одна ошибка — смешение
стоимости с богатством. Часто Марксу приписывается выражение: «Труд есть источник всякого богатства».
Кто следил до сих пор за нашими рассуждениями, легко поймёт, что это положение прямо противоречит основным воззрениям Маркса. Такое мнение может высказать лишь человек, находящийся в плену у товарного фетишизма. Стоимость есть историческая категория, действительная лишь для эпохи товарного производства. Она представляет собой общественное отношение. Богатство же есть нечто вещественное, оно состоит из потребительных стоимостей. Богатство производится при всяких способах производства. Существуют богатства, доставляемые природой и не содержащие в себе никакого труда; но нет богатства, которое было бы создано одним только человеческим трудом. «Труд, — говорит Маркс, — не единственный источник производимых им потребительных стоимостей, вещественного богатства. Труд есть отец богатства, как говорит Вильям Петти, земля — его мать» («Капитал», т. I, стр. 52).
С ростом производительности труда растёт, при прочих равных условиях, вещественное богатство страны; оно уменьшается с падением производительности труда. В то же время сумма имеющихся налицо стоимостей может остаться той же, если общее количество затраченного труда остаётся неизменным. Хороший урожай увеличивает богатство страны; но сумма стоимостей товаров, представляемая этим урожаем, может быть такою же, как и в предыдущем году, если количество затраченного общественно необходимого труда не изменилось.
Если Маркс не говорил, что труд есть источник всякого богатства, если это положение покоится на смешении потребительной стоимости и меновой стоимости, то отпадают все сделанные отсюда по отношению к Марксу выводы. Точно так же очевидно теперь, как неосновательны делаемые Марксу его противниками упрёки, будто он проглядел роль природы в производстве. Сами же эти противники действительно кое-что проглядели, а именно — различие между товарным телом и общественным отношением, которое оно представляет.
«До какой степени фетишизм, присущий товарному миру, или предметная видимость общественных определений
труда, смущает некоторых экономистов, показывает, между прочим, скучный и бестолковый спор их относительно роли природы в процессе созидания меновой стоимости. Так как меновая стоимость есть лишь определённый общественный способ выражать труд, затраченный на производство вещи, то, само собой разумеется, в меновой стоимости содержится не больше вещества, данного природой, чем, напр., в вексельном курсе» («Капитал», т. I, стр. 92).
Таким образом, Маркс отнюдь не «проглядел» роли природы в производстве потребительных стоимостей. Если он не приписал ей роли в создании стоимости, то не по забывчивости, а вследствие глубокого проникновения в общественный характер товарного производства, проникновения, которого всё ещё не хватает экономистам, выводящим общественные законы из внеобщественного состояния изолированного человека.
Другая довольно распространённая ошибка относительно теории стоимости Маркса состоит в смешении способности труда создавать стоимость со стоимостью рабочей силы. Между тем эти две вещи надо строго различать одну от другой. Труд как источник стоимости так же мало может иметь стоимость, как тяжесть — вес, теплота — температуру.
До сих пор мы говорили только о стоимости, образуемой простым и сложным трудом, а не о стоимости, которой обладает рабочая сила и которая выражается в заработной плате носителя рабочей силы — рабочего. Мы пока всё время предполагаем простое товарное производство и простой товарный обмен. Рабочая сила как товар пока для нас не существует.
О человеческой рабочей силе и её стоимости мы будем в дальнейшем говорить подробнее. Здесь же ограничимся этим указанием, чтобы предостеречь от ошибки.
На таких же ошибках покоится большинство возражений против теории стоимости Маркса, поскольку они вообще не являются опровержением того, чего Маркс никогда не говорил, или не представляют собой голословных подозрений вроде излюбленного упрёка Марксу в догматизме.
Чтобы избежать подобного ошибочного понимания, нужно помнить, в чём заключается сущность такого закона, как закон стоимости.
Всякий естественно-научный или общественный закон является попыткой объяснения явлений природы или общественной жизни. Но едва ли хоть одно из этих явлений обусловливается одной единственной причиной. В основе различных явлений лежат самые разнообразные и сложные причины; да и самые явления не происходят независимо друг от друга, а перекрещиваются в самых различных направлениях.
Поэтому перед исследователем явлений природы или общественной жизни стоит двойная задача. Во-первых, он должен отделить, изолировать друг от друга различные явления, во-вторых, отделить одну от другой причины, лежащие в основе этих явлений, — отделить существенные от несущественных, постоянные от случайных. Оба вида исследования возможны только при помощи отвлечения, абстракции. Естествоиспытатель пользуется при этом целым рядом чрезвычайно усовершенствованных инструментов и методами наблюдения и опыта. Исследователь же общественных законов должен совершенно отказаться от опытов и должен, сверх того, довольствоваться весьма несовершенными вспомогательными средствами.
С помощью абстракции исследователь открывает закон, лежащий в основании явлений, которые он желает объяснить. Без знания этого закона соответствующие явления не могут быть объяснены; но одного этого закона недостаточно, чтобы объяснить их целиком.
Какая-нибудь одна причина может быть ослаблена другой, её действие может даже быть совершенно уничтожено; но ошибочно было бы заключать отсюда, будто эта причина вовсе не существует. Законы падения, например, имеют силу только в безвоздушном пространстве: только там кусок свинца и перо падают с одинаковой скоростью. В пространстве же, наполненном воздухом, результат иной вследствие сопротивления последнего. Тем не менее закон падения верен.
Так же обстоит дело и со стоимостью. Когда товарное производство сделалось господствующим, закономерность товарных цен не могла не броситься в глаза участникам производства; она-то и побудила к исследованию лежащих в её основе причин. Исследование товарных цен привело к определению величины стоимости. Но подобно тому, как
сила тяжести не есть единственная определяющая причина явлений падения, так и стоимость товара — не единственная причина его цены. Маркс сам указывает на то, что есть товары, цена которых не только временами, а постоянно ниже их стоимости. Так, например, золото и алмазы никогда ещё, вероятно, не оплачивались по их полной стоимости. Товар рабочая сила также может при известных обстоятельствах долгое время оплачиваться ниже своей стоимости.
Более того, Маркс доказал, что при капиталистическом способе производства прибыль так влияет на закон стоимости, что цены большинства товаров не только могут, но и должны постоянно стоять выше или ниже их стоимости. Несмотря на это, закон стоимости остаётся в силе и здесь. Самые эти отклонения цен от стоимости могут быть объяснены в свою очередь только с помощью закона стоимости. Здесь мы можем только указать на это, так как для подробного разъяснения этого вопроса необходимо знание законов капитала и прибыли. В дальнейшем мы ещё вернёмся к этому.
Много возражений против теории стоимости Маркса покоится на смешении цены и стоимости. Их необходимо строго различать.
Далее, нельзя упускать из виду исторический характер марксовой теории стоимости. Она должна лишь служить основой для объяснения явлений товарного производства. Однако ещё и в настоящее время товарное производство переплетается с остатками других способов производства. Так, например, в крестьянских хозяйствах сплошь и рядом жизненные припасы, а также некоторые предметы одежды и инвентаря производятся не в качестве товаров, а для собственного потребления. Если при этих условиях имеют место явления, которые как будто противоречат теории стоимости, то это, конечно, нисколько не опровергает последней.
Но прежде всего, как указывалось, нельзя ослепляться фетишистским характером товара и принимать общеизвестные отношения, находящие своё выражение в товарном теле, за природные свойства последнего. Если мы никогда не будем забывать, что товарное производство есть такой вид общественного производства, при котором
отдельные хозяйства производят хотя и не совместно, но друг для друга, и что стоимость товаров есть не отношение вещей, а скрытое под вещественной оболочкой отношение людей друг к другу; если мы будем помнить всё это, нам будет ясно, как надо понимать то положение Маркса, которое образует основу исследований «Капитала»:
«Величина стоимости данной потребительной стоимости определяется лишь количеством труда, или количеством рабочего времени, общественно необходимого для её изготовления» («Капитал», т. I, стр. 48).
3. Меновая стоимость
Величина стоимости товара определяется общественно необходимым для его изготовления рабочим временем. Но выражается она иным образом. Не говорят: этот сюртук стоит 40 рабочих часов, а говорят: «он стоит столько же, сколько 20 аршин холста или 10 граммов золота».
Рассматриваемый сам по себе, сюртук ещё не есть товар. Он становится им только тогда, когда я хочу его обменять. Поэтому и стоимость товара не обнаруживается, пока я не сравню её со стоимостью другого товара, на который я хочу обменять первый.
Величина стоимости товара определяется, правда, количеством общественно необходимого для его изготовления труда, но выражается она своим отношением к стоимости одного или нескольких других товаров, своим меновым отношением.
Буржуазная политическая экономия часто считает, однако, что именно меновое отношение товара определяет величину его стоимости. Достаточно простого примера, чтобы объяснить всю нелепость этого взгляда.
Возьмём голову сахара. Её вес дан заранее, но выразить его мы можем только путём сравнения его с весом другого тела, например железа. Мы кладём сахарную голову на одну чашу весов, а на другую соответственное количество кусков железа, каждый определённого веса, который называется, скажем, фунтом. Число кусков железа показывает нам вес сахара; но было бы нелепо думать, что сахар потому весит 10 фунтов, что на другой чашке весов лежит 10 кусков железа; напротив, только потому и нужно
было положить туда столько кусков железа, что сахар весит 10 фунтов.
Здесь вопрос совершенно ясен. Но точно так же обстоит дело с величиной стоимости и формой стоимости.
Выражение веса тела представляет некоторое сходство с выражением стоимости товара, т. е. с формой, в которой мы выражаем величину его стоимости. Голова сахара весит 10 фунтов; это, точнее говоря, значит, — продолжая наш пример, — что она весит столько же, сколько 10 определённых кусков железа. Подобным же образом мы можем сказать о сюртуке, что он сто́ит столько же, сколько сто́ят, например, 20 аршин холста.
Мы не могли бы поставить железо и сахар как тела в известное отношение друг к другу, если бы у них не было одного общего природного свойства — тяжести. Точно так же мы не могли бы поставить в известное отношение друг к дpyry сюртук и холст как товары, если бы у них не было общего общественного свойства — быть продуктами человеческого труда вообще, стоимостями.
Железо и сахар играют в первом равенстве различные роли: голова сахара весит столько же, сколько 10 фунтов железа. Сахар выступает здесь как сахар, железо же — не как железо, а как воплощение тяжести, как форма её проявления. В этом равенстве мы не отвлекаемся от особых физических свойств сахара, но отвлекаемся от свойств железа.
Сходное явление представляет равенство: 1 сюртук = 20 аршинам холста.
Как холст, так и сюртук — товары, стало быть — потребительные стоимости и стоимости. Но в форме стоимости, в меновом соотношении, только сюртук выступает здесь как потребительная стоимость, холст же выступает лишь как форма проявления стоимости.
Я могу узнать вес сахара при помощи не только железных гирь, но и медных, свинцовых и т. д. Точно так же и стоимость сюртука я могу выразить не только в холсте, но и во всяком другом товаре. Поэтому в равенстве 1 сюртук = 20 аршинам холста я совершенно отвлекаюсь и особой природной формы холста; он выступает в этом соотношении — об этом сказано выше — только как стоимость, как воплощение человеческого труда вообще. Холст
становится формой проявления стоимости сюртука в противоположность телу сюртука. Свойственная сюртуку, как и всякому другому товару, противоположность между потребительной стоимостью и стоимостью отражается в выражении стоимости, причём его телесная форма сюртука является воплощением исключительно потребительной стоимости, а телесная форма товара — холста — лишь воплощением стоимости, формой стоимости.
И всё же потребительная стоимость того товара, в котором выражена стоимость другого товара, — Маркс называет его эквивалентом* — не безразлична. Оба товара должны быть разнородны: равенство 1 сюртук = 1 сюртуку бессмысленно.
Я могу выразить стоимость сюртука не только в холсте, но и во всяком другом товаре. Но я могу перевернуть равенство и выразить стоимость холста, а равно и всякого другого товара в сюртуках. Я могу составить равенство:
| 1 сюртук = | 20 аршинам холста | |
| 10 фунтам чаю | ||
| 40 фунтам кофе | ||
| ½ тонны железа | ||
| 1 центнеру пшеницы | ||
| и т. д. |
Но я могу также перевернуть его и сказать:
| 20 аршин холста | = 1 сюртуку | |
| 10 фунтов чаю | ||
| 40 фунтов кофе | ||
| ½ тонны железа | ||
| 1 центнер пшеницы | ||
| и т. д. |
Оба равенства говорят, казалось бы, одно и то же, но они тождественны только как математические равенства; как различные формы выражения стоимости, они различны по своему логическому и историческому содержанию.
На первых порах товарного производства продукты обменивались лишь изредка и случайно.
Этот период характеризуется простой формой стоимости, при которой один товар взят в известном отношении к одному только другому товару, например: бронзовый
* От латинских слов aequus — равный и valere — стоить.
молоток = 20 фунтам каменной соли. Эту форму Маркс называет простой или отдельной формой стоимости. Как только, однако, один какой-нибудь продукт труда, например скот, начинает обмениваться на другие продукты не в виде исключения, а постоянно, то выражение стоимости принимает форму первого из приведённых равенств, т. е., например:
| 1 корова = | 2 плащам | |
| 1 мечу | ||
| 1 поясу | ||
| 10 парам сандалий | ||
| 3 кубкам | ||
| и т. д. |
Эту форму стоимости, примеры которой мы находим у Гомера, Маркс называет полной или развёрнутой формой стоимости.
Но товарное производство развивается ещё дальше. Растёт число продуктов труда, изготовляемых для обмена, т. е. товаров, и регулярный обмен охватывает всё большее и большее число самых разнообразных товаров. Не только скот, но и мечи, пояса, кубки и т. д. становятся предметами регулярного обмена. Самый ходкий из этих товаров, например скот, становится тем товаром, в котором чаще всего выражаются стоимости товаров, пока он, наконец, не оказывается единственным выразителем стоимости. Тогда вступает в силу вторая из приведённых выше формул — всеобщая форма стоимости.
Рассмотрим ближе эквивалентную форму в этом равенстве. Как мы уже видели выше, эквивалентная форма является воплощением человеческого труда вообще. Но в прежних формах стоимости тот или иной товар являлся таким воплощением только случайно и на время. В равенстве 1 сюртук = 20 аршинам холста холст, действительно, является только формой выражения стоимости. Но когда 20 аршин холста приравниваются 1 гектолитру пшеницы или опять-таки сюртуку, то уже пшеница или сюртук являются воплощением человеческого труда вообще, холст же фигурирует здесь как потребительная стоимость.
При всеобщей форме стоимости дело обстоит иначе. Тут эквивалентом служит один-единственный товар; это всеобщий эквивалент. Подобно всем прочим товарам,
товар этот как был, так и остаётся и потребительной стоимостью и стоимостью. Но все другие товары противостоят ему, по-видимому, только как потребительные стоимости, сам же он выступает в качестве всеобщей и единственной формы проявления стоимости, в качестве общественного воплощения человеческого труда вообще. Он теперь тот товар, который может быть непосредственно обменён на все другие товары. Поэтому каждый охотно берёт его в обмен. Все же другие товары теряют вследствие этого способность и возможность обмениваться непосредственно друг на друга. Всякий обмен двух товаров может происходить теперь только при посредстве всеобщего эквивалента, в котором отражаются стоимости всех других товаров.
4. Обмен товаров
Обмен товаров может производиться при наличии двух условий. Во-первых, обмениваемые продукты должны быть и потребительными стоимостями для тех, кто их не имеет, и не быть ими для своих обладателей. Во-вторых, обменивающиеся стороны должны признавать друг друга частными собственниками обмениваемых товаров.
Правовое отношение частной собственности является только отражением волевых отношений обменивающихся лиц, обусловленных экономическими отношениями. Не потому люди начали обмениваться товарами, что считали друг друга частными собственниками этих последних. Наоборот, они стали признавать друг друга частными собственниками, когда они стали обмениваться друг с другом товарами.
Самой первоначальной формой, в которой продукт труда перестаёт быть для своего собственника потребительной стоимостью, т. е. самой первичной формой товара, является излишек продуктов труда сверх потребностей их владельца. Эти продукты ещё не производятся с заранее установленной целью обмена. Они производятся для собственного потребления. Только обмен делает их товарами.
Что касается второго условия, т. е. признания владельцами отчуждаемых предметов друг за другом прав частной собственности на эти последние, то такое признание возможно
лишь там, где вступают во взаимные сношения лица, независимые друг от друга.
«Такое отношение взаимной отчуждённости не существует между членами естественно выросшей общины, будет ли то патриархальная семья, древнеиндийская община, государство инков и т. д. Обмен товаров начинается там, где кончается община, в пунктах её соприкосновения с чужими общинами или членами чужих общин. Но раз вещи превратились в товары во внешних отношениях, то путём обратного действия они становятся товарами и внутри общины» («Капитал», т. I, стр. 97).
На первых ступенях развития обмена величина и форма стоимости ещё очень слабо развиты. Количественные отношения, в которых обмениваются продукты, случайны н часто колеблются. Но постепенно обмен продуктов становится всё более и более регулярным общественным процессом. Люди уже не ограничиваются обменом излишков, а начинают производить потребительные стоимости специально с целью обмена. Вследствие этого количественные отношения, в которых обмениваются товары, становятся всё более и более зависимыми от условий их производства. Величина стоимости товара начинает определяться количеством необходимого на его изготовление рабочего времени.
Как только продукты начинают изготовляться специально для обмена, скрытое в природе товара противоречие между потребительной стоимостью н стоимостью должно ясно выступить наружу.
Это противоречие, присущее всякому товару, выражается, как мы знаем, в форме стоимости. В выражении 20 аршин холста = 1 сюртуку холст сам говорит нам, что он — потребительная стоимость (холст) и стоимость (равен сюртуку). Но в простой форме стоимости трудно придать этому противоречию устойчивость. Ибо товар, который служит здесь эквивалентом, воплощением человеческого труда вообще, играет эту роль только временно. В развёрнутой форме стоимости это противоречие выступает уже ясней. Теперь эквивалентом служат и могут служить уже много товаров, потому что все эти товары обладают одним общим свойством: они представляют собой продукты труда, стоимости.
Чем дальше развивается обмен товаров, чем больше продуктов труда становится товарами, тем нужнее оказывается всеобщий эквивалент. На первых порах существования обмена каждый меняет то, в чём он непосредственно не нуждается, на то, в чём он нуждается. Но это становится всё трудней и трудней по мере того, как товарное производство становится всеобщей формой общественного производства.
Представим себе настолько развитое товарное производство, что в нём появились уже самостоятельные ремёсла — портного, пекаря, столяра, мясника. Портной продаёт столяру сюртук. Для портного сюртук не представляет потребительной стоимости, для столяра представляет. Но портному не нужен продукт труда столяра: у него достаточно мебели. Столы и стулья не составляют, таким образом, потребительной стоимости ни для столяра, ни для портного. С другой стороны, портному нужен хлеб, производимый пекарем, мясо, которое доставляет мясник, потому что прошли те времена, когда он пёк дома хлеб и откармливал свиней. Мясо и хлеб, нужные портному, не являются для мясника и пекаря потребительными стоимостями, но они сейчас не нуждаются в сюртуке. Таким образом, портному грозит голодная смерть, хотя он и нашёл покупателя на свой сюртук. Ему нужен товар, который служил бы всеобщим эквивалентом, который, будучи непосредственным воплощением стоимости, являлся бы потребительной стоимостью для каждого.
Тот же ход развития, который делает этот эквивалент необходимым, влечёт за собой и появление его. Когда различные товаровладельцы стали обменивать между собой различные предметы, должно было наступить такое положение, при котором многие из этих различных предметов сравнивались как стоимости с одним и тем же товаром, когда для них находился, таким образом, общий эквивалент. Сначала какой-нибудь товар служил общим эквивалентом лишь временно и случайно. Но, как только оказалось более выгодным употребление одного особенного товара как всеобщего эквивалента, роль эквивалентной формы стоимости должна была всё более закрепляться за этим товаром.
Какому именно товару доставалась эта роль, зависело
от самых разнообразных обстоятельств. Но в конце концов благородные металлы получили монополию служить всеобщим эквивалентом, они стали деньгами. Этому могло отчасти способствовать то, что украшения и материалы для них всегда были важными предметами обмена; но решающим явилось главным образом то обстоятельство, что естественные свойства золота и серебра вполне соответствуют тем общественным функциям, которые выполняет всеобщий эквивалент.
Достаточно указать здесь на следующее. Благородные металлы всегда одинакового качества. Они не изменяются ни в воздухе, ни в воде. Далее, они могут быть произвольно делимы на части и вновь составляемы из отдельных частей. Поэтому они чрезвычайно пригодны для воплощения безразличного человеческого труда вообще, для выражения величин стоимости, которые отличаются друг от друга только количественно, но не качественно.
Золото и серебро только потому могли приобрести монополию па функцию всеобщего эквивалента, что они противостояли другим товарам как товары же. Они могли сделаться деньгами только потому, что они уже раньше были товаром. Деньги — не изобретение одного или нескольких людей, не простой знак стоимости. Стоимость денег и их общественные функции не созданы по произволу. Благородные металлы сделались денежным товаром благодаря той роли, которую они как товары играли в процессе обмена.
Глава вторая
Деньги
1. Цена
Первая функция денег состоит в том, что они служат мерой стоимости. Они доставляют миру товаров материал, в котором выражается стоимость.
Не деньги делают товары однородными и соизмеримыми. Наоборот, именно потому, что все товары как стоимости представляют овеществлённый человеческий труд и,
следовательно, сами по себе однородны, они могут быть измеряемы одним и тем же определённым товаром. Этот товар они превращают, таким образом, во всеобщую меру стоимости, или деньги. Деньги как мера стоимости есть необходимая форма проявления присущей товарам меры стоимости, т. е. рабочего времени*.
Выражение стоимости товара в денежном товаре есть его денежная форма, или цена. Например: 1 сюртук = 10 граммам золота.
Цена товара есть нечто совершенно отличное от его природных свойств. Её нельзя в нём увидеть или осязать. Владелец товара должен сообщить её покупателям. Но, для того чтобы выразить стоимость товара в золоте, т. е. чтобы определить его цену, вовсе не нужны реальные деньги. Портному не нужно иметь в кармане золото, чтобы объявить, что цена продаваемого им сюртука равна 10 граммам золота. Стало быть, мерой стоимости деньги служат лишь как мысленно представляемые, воображаемые деньги.
* В этой связи Маркс делает интересное замечание об утопии, ещё до сих пор разделяемой многими. Он говорит:
«Вопрос, почему деньги не представляют непосредственно самого рабочего времени, почему, напр., бумажный денежный знак не представляет x рабочих часов, сводится просто к вопросу, почему на базисе товарного производства продукты труда должны становиться товарами, так как присущая товарам форма предполагает необходимость раздвоения их на товар и денежный товар; или — к вопросу, почему частный труд не может рассматриваться как непосредственно общественный труд, т. е. как своя собственная противоположность. В другом месте я подробно рассмотрел плоский утопизм таких проектов, как «рабочие деньги» на основе товарного производства («Zur Kritik der Politischen Oekonomie», стр. 61 и сл. [см. Сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса, 2 изд., том 13, стр. 67 и сл.]). Здесь отмечу только, что, напр., «рабочие деньги» Оуэна имеют с «деньгами» так же мало общего, как, скажем, театральный билет. Оуэн предполагает непосредственно обобществлённый труд, т. е. форму производства, диаметрально противоположную товарному производству. Рабочая квитанция лишь констатирует долю индивидуального участия производителя в общем труде и долю его индивидуальных притязаний на предназначенную для потребления часть общего продукта. Но Оуэн и не думал предполагать товарное производство и в то же время стремиться устранить его необходимые условия посредством денежных фокусов» («Капитал», т. I, стр. 104).
Тем не менее цена зависит только от действительного денежного товара. Портной может — мы, конечно, отвлекаемся от всех воздействующих побочных обстоятельств — назначить цену сюртука в 10 граммов золота лишь в том случае, если в таком количестве золота воплощено столько же общественно необходимого труда, как и в сюртуке. Если портной выразит стоимость сюртука не в золоте, а в серебре или меди, то выражение цены будет совершенно иным.
Поэтому там, где мерой стоимости служат два различных товара, например золото и серебро, все товары имеют двойные цены — в золоте и серебре. Всякое изменение в соотношении стоимости золота и серебра влечёт за собой в этом случае колебания цен. Двоякая мера стоимости является в сущности нелепостью и противоречит функции денег как меры стоимости. Всюду, где пытались законодательным путём объявить два товара мерой стоимости, фактически функционировал в качестве таковой только один.
Ещё и теперь в некоторых странах золото и серебро признаются по закону равноправными мерами стоимости. Но опыт всегда приводил такое законодательство к абсурду. Золото и серебро, как и всякий другой товар, подвержены постоянным колебаниям стоимости. Если оба по закону равноправны, если можно по желанию расплачиваться тем или другим металлом, то платят, конечно, тем из них, чья стоимость падает, а тот, чья стоимость повышается, сбывают по мере возможности туда, где его можно продавать с выгодой, т. е. за границу. Поэтому в странах, где господствует двойная валюта, так называемый биметаллизм, фактически в качестве меры стоимости функционирует только один металл, а именно тот, чья стоимость падает. А тот металл, чья стоимость повышается, измеряет, как и всякий другой товар, свою цену в другом, слишком высоко оценённом металле. Стало быть, он функционирует как товар, а не как мера стоимости. Чем значительнее колебания в соотношении стоимостей золота и серебра, тем яснее выступает наружу вся нелепость биметаллизма*.
* Агитация в пользу биметаллизма, ещё очень сильная в последние десятилетия прошлого века, затем стала совершенно
Для большей простоты Маркс в «Капитале» принимает золото за единственный денежный товар. Оно и на самом деле всё более становится единственным денежным товаром современного капиталистического мира*.
В выражении цен каждый товар представлен как определённое количество золота. Оказывается необходимым соизмерять между собой различные количества золота, представляющие различные цены, установить масштаб цен. Металлы обладают таким естественным масштабом — это их вес. Поэтому весовые наименования металлов — фунт, ливр (во Франции), талант (в древней Греции), асс (у римлян) и т. д. — являются первоначальными названиями единиц масштаба цен.
Таким образом, вслед за функцией денег — служить мерой стоимости — мы познакомились и с их функцией — быть масштабом цен. Как мера стоимости деньги превращают стоимости товаров в определённые воображаемые количества золота. Как масштаб цен они измеряют различные количества золота одним определённым количеством, которое принимается за единицу, например фунтом золота.
безнадёжной и почти заглохла. Одна страна за другой переходят к золотой валюте. За последние десятилетия к ней перешли Австрия (1892), Япония (1897), Россия (1898), Соединённые Штаты (1900). В Англии она введена уже с конца XVIII века, в Германии — с 1871 г., в Голландии — с 1877 г. В Бельгии, Франции, Швейцарии она фактически господствует, хотя номинально там и существует двойная валюта. Британские и голландские колонии также перешли к золотой валюте. Переход Германии к двойной валюте был бы наиболее выгоден для тех, кто наделал долгов при господстве золотой валюты и мог бы затем уплатить их более дешёвым серебром. Бо́льшую часть таких долгосрочных долгов составляют ипотеки, что вызывает агитацию аграриев.
* Стоимость денежного запаса (монет и слитков) в благородных металлах в странах с современным способом производства исчислялась:
| Золото | Серебро | ||
|---|---|---|---|
| в 1831 г. | 2 232 000 000 марок | 8 280 000 000 марок | |
| в 1880 г. | 13 170 000 000 марок | 8 406 000 000 марок | |
С 1880 по 1908 г. на всём земном шаре отчеканено золотой монеты на 30 миллиардов, а серебряной — свыше 20 миллиардов марок.
Следовательно, золото в настоящее время является безусловно преобладающим денежным товаром.
Различие между мерой стоимости и масштабом цен станет ясным, если мы рассмотрим, какое влияние оказывает на них изменение стоимости денежного металла.
Положим, единицей масштаба цен служат 10 граммов золота. Какова бы ни была стоимость золота, 20 граммов его всегда будут иметь вдвое большую стоимость, чем 10 граммов. Падение или повышение стоимости золота не оказывает, следовательно, никакого влияния на масштаб цен.
Возьмём теперь золото как меру стоимости. Сюртук, допустим, стоит 10 граммов золота. Но вот стоимость золота изменяется: почему-либо в то же самое общественно необходимое рабочее время производится теперь вдвое больше золота, чем прежде, тогда как производительность портняжного труда не изменилась. Что произойдёт? Цена сюртука будет равняться теперь 20 граммам золота. Ясно, что изменение стоимости золота чувствительно отражается на его функции меры стоимости.
Масштаб цен может быть определён произвольно, так же как, например, меры длины. С другой стороны, он нуждается во всеобщем признании. Условный вначале, заимствованный у обычных весовых делений, он в конце концов устанавливается законом.
Различные весовые части благородных металлов получают при официальном их крещении названия, отличные от весовых; мы говорим не 1/70 фунта золота, а 20-марковая монета. Цены выражаются теперь не в весовых частях золота, а в установленных законом счётных наименованиях золотого масштаба.
Цена — денежное выражение величины стоимости товара. Но в то же время она выражает и меновое соотношение товара с денежным товаром, золотом. Стоимость товара не может проявиться изолированно, сама по себе, а лишь в меновом отношении с другим товаром. Отношение может, однако, быть обусловлено не только величиной стоимости, но и другими обстоятельствами; поэтому возможно отклонение цены от величины стоимости.
Когда портной говорит, что цена его сюртука равна 10 граммам золота, или, в счётных наименованиях, 30 маркам, то он этим заявляет, что всегда готов отдать сюртук за 10 граммов золота. Но он проявил бы излишнюю
самонадеянность, если бы стал утверждать, что всякий готов ему сейчас же уплатить за сюртук 10 граммов золота. Правда, превращение сюртука в золото необходимо и неизбежно для того, чтобы он мог исполнить своё назначение как товар. Товар требует денег. Цены — это, так сказать, страстные любовные взгляды, которые он бросает на блестящую возлюбленную. Но на товарном рынке дело не всегда идёт так, как в романах: герои не всегда соединяются. Многие товары оставляются без внимания золотом, и им приходится влачить безрадостное существование на товарных складах.
Ознакомимся же поближе с приключениями товара в его отношениях с золотом.
2. Продажа и покупка
Последуем за нашим старым знакомым, портным, на рынок.
Он меняет изготовленный им сюртук на 30 марок. На эти деньги он покупает бочонок вина. Мы имеем здесь перед собою два противоположных превращения: сначала превращение товара в деньги, а затем обратное превращение — денег в товар.
Но товар, которым заканчивается процесс, совсем не тот, которым процесс этот начался. Первый не был потребительной стоимостью для своего владельца, второй является для него потребительной стоимостью. Первый был ему полезен как стоимость, как продукт человеческого труда вообще, могущий быть обменённым на другой продукт человеческого труда вообще — на золото. Полезность же для него другого товара, вина, заключается в физических свойствах этого товара, не как продукта человеческого труда вообще, а определённого вида труда — труда винодела.
Формула простого товарного обращения гласит: товар — деньги — товар, т. е. продажа для покупки.
Из двух превращений: товар — деньги и деньги — товар, первое, как известно, более трудное. Купить, имея деньги, не стоит большого труда. Несравненно труднее продать, чтобы получить деньги. Между тем при господстве товарного производства каждому владельцу товаров необходимы деньги. Чем больше развивается общественное
разделение труда, тем одностороннее его труд и разностороннее его потребности.
Для того чтобы товару удалось его salto mortale, его превращение в деньги, необходимо прежде всего, чтобы он был потребительной стоимостью, удовлетворял какой-нибудь потребности. Если это условие имеется налицо и товару удаётся превратиться в деньги, то возникает вопрос: в какое количество денег он превратится?
Но этот вопрос нас здесь не касается. Ответ на него относится к исследованию законов цен. Нас же интересует здесь изменение формы «товар — деньги» независимо от того, оказывается ли цена выше или ниже стоимости товара.
Портной избавился от сюртука в получил за него деньги. Продал он его, допустим, крестьянину. То, что для портного являлось продажей, для земледельца оказывается покупкой. Таким образом, каждая продажа есть покупка, и наоборот.
Но откуда взялись деньги у крестьянина? Он получил их в обмен на зерно. Если мы проследим путь, пройденный денежным товаром — золотом — от места его производства, рудника, и затем от одного товаровладельца к другому, то найдём, что каждая перемена его владельца всегда была результатом покупки.
Превращение сюртук — деньги является, как мы видели, членом не одного, а двух рядов превращений. Один из них таков: сюртук — деньги — вино, другой же: зерно — деньги — сюртук. Начало ряда превращений одного товара есть вместе с тем заключение ряда превращений другого товара, и наоборот.
Предположим, что винодел на 30 марок, полученных им за вино, купил котёл и уголь. Тогда превращение деньги — вино является последним членом ряда: сюртук — деньги — вино, и первым членом двух других рядов: вино — деньги — котёл и вино — деньги — уголь.
Каждый из этих рядов образует кругооборот: товар — деньги — товар; он начинается и кончается формой товара. Но каждый кругооборот одного товара сплетается с кругооборотами других товаров. И всё движение всех этих бесчисленных, взаимно переплетающихся кругооборотов образует обращение товаров.
Обращение товаров существенно отличается от непосредственного обмена продуктов или простой меновой торговли. Последняя была вызвана тем, что производительные силы переросли рамки первобытного коммунизма. Благодаря непосредственному обмену продуктов система общественного труда расширилась за пределы отдельных общин. Благодаря обмену различные общины и члены их стали работать друг для друга. Но непосредственный обмен продуктов в свою очередь явился препятствием для дальнейшего развития производительных сил, и это препятствие было устранено лишь с возникновением обращения товаров.
Простой обмен продуктов требует, чтобы я, сбывая кому-нибудь свой продукт, одновременно брал у него его продукт. Обращение товаров устраняет это препятствие. Правда, каждая продажа есть в то же время и покупка; портной не может продать сюртук, если его не купит кто-нибудь другой, например земледелец. Но, во-первых, совершенно не нужно, чтобы портной купил что-нибудь сейчас же. Он может с успехом спрятать деньги в карман и подождать, пока ему не понадобится какая-нибудь покупка. Во-вторых, никто и ничто не принуждает его покупать теперь или позже у того самого крестьянина, который купил у него сюртук, и вообще покупать на том же рынке, на котором он продаёт. Таким образом, при обращении товаров исчезают временные, местные и индивидуальные рамки обмена продуктов.
Имеется ещё и другое различие между меновой торговлей и обращением товаров. Простой обмен продуктов состоит в обмене излишка продуктов и оставляет на первых порах без изменений первобытно-коммунистические формы производства, стоящие под непосредственным контролем участвующих в нём лиц.
Напротив, развитие товарного обращения делает производственные отношения всё более запутанными, трудными для понимания и контроля. Отдельные производители становятся всё более и более независимыми друг от друга. Но тем более возрастает их зависимость от общественных отношений, которых они уже не могут контролировать, как это было при первобытном коммунизме. Общественные силы действуют, таким образом, подобно слепым силам
природы, которые, наталкиваясь в своей деятельности на препятствия, нарушающие их равновесие, разражаются катастрофами, например ураганами и землетрясениями.
Вместе с развитием товарного обращения развиваются и зародыши таких катастроф. Представляемая товарным обращением возможность — продавать без необходимости тотчас же покупать — уже заключает в себе возможность приостановки сбыта, кризисов. Но, для того чтобы возможность эта превратилась в действительность, производительные силы должны перерасти рамки простого товарного обращения.
3. Обращение денег
Припомним те кругообороты товаров, которые мы проследили в последнем параграфе: зерно — деньги — сюртук — деньги — вино — деньги — уголь и т. д. Кругооборот товаров сообщает движение и деньгам. Но движение денег не является круговым. Деньги, израсходованные крестьянином, всё больше и больше удаляются от него.
«Форма движения, непосредственно сообщаемая деньгам обращением товаров, представляет их постоянное удаление от исходного пункта, их переход из рук одного товаровладельца в руки другого, или их обращение» («Капитал», т. I, стр. 125).
Обращение денег есть следствие кругооборота товаров, а не его причина, как это часто думают. Товар как потребительная стоимость скоро исчезает из обращения. При простом товарном обращении, которое мы теперь исследуем, где ещё не может быть речи о регулярной торговле и перепродаже, он исчезает после первого же своего превращения. Товар переходит в область потребления, и новая потребительная стоимость, равная ему по стоимости, становится на его место. В кругообороте зерно — деньги — сюртук зерно исчезает из обращения после первого же превращения зерно — деньги, и продавцу зерна возвращается такая же стоимость, но уже в виде другой потребительной стоимости: деньги — сюртук. Деньги же как средство обращения не исчезают из обращения, а постоянно находятся в этой области.
Теперь спрашивается: сколько денег требуется для обращения товаров?
Мы уже знаем, что каждый товар приравнивается к известному количеству денег и его цена определяется ещё раньше, чем он соприкасается с реальными деньгам. Этим путём заранее определены как цена каждого отдельного товара, так и сумма цен всех товаров, предполагая стоимость золота уже данной наперёд. Сумма цен товаров — это определённая воoбpaжaeмaя сумма золота. Чтобы товары могли обращаться, воображаемое золото должно стать действительным. Следовательно, общее количество обращающегося золота определяется суммой цен обращающихся товаров.
Следует иметь в виду, что мы остаёмся здесь в области простого товарного обращения, где ещё неизвестны кредитные деньги, взаимное погашение платежей и т. д.
При неизменяющихся ценах эта сумма цен колеблется вместе с общим количеством обращающихся товаров, а при неизменном их количестве — в зависимости от колебания их цен. При этом безразлично, чем бы колебание это ни было вызвано: неустойчивостью ли рыночных цен или изменением стоимости золота или товаров. При этом безразлично также, охватывает ли это колебание цен все товары или лишь некоторые.
Но отдельные продажи товаров не всегда совершаются вне связи между собой и не всегда одновременно.
| 120 | |
| 4 |
| сумма цен товаров | |
| число оборотов одноимённой монеты |
средства обращения в течение определённого отрезка времени.
Время обращения различных монет в стране, разумеется, различно. Одна может целые годы пролежать в сундуке, другая — совершить 30 оборотов в один день. Но средняя скорость их обращения всё-таки является определённой величиной.
Скорость обращения денег обусловлена быстротой обращения товаров. Чем быстрее товары переходят из сферы обращения в сферу потребления и чем быстрее они замещаются новыми товарами, тем быстрее обращаются деньги. Чем медленнее обращение товаров, тем медленней обращаются деньги, тем меньше приходится видеть денег. Люди, которые видят только поверхность явлений, полагают тогда, что существует недостаток в деньгах и этот недостаток вызывает застой в обращении. И такой случай, правда, возможен, но в настоящее время он едва ли может иметь место в течение сколько-нибудь продолжительного времени.
4. Монета. Бумажные деньги
Для торговли было, разумеется, большим неудобством то обстоятельство, что при каждой продаже и покупке оказывалось необходимым определять содержание и вес каждого куска денежного металла. Это неудобство исчезло, как только общепризнанный авторитет стал гарантировать верность веса и содержание каждого куска металла. Таким образом, слитки металла превратились в изготовляемые государством металлические монеты.
Монетная форма денег вытекает из их функции как средства обращения. Но как только деньги приобретают форму монеты, эта последняя получает в сфере обращения новое, независимое от её содержания значение. Удостоверение государства в том, что данный монетный знак содержит известное количество золота или равен ему, является при известных обстоятельствах достаточным для того, чтобы монетный знак стал служить таким же средством обращения, как и реальное количество золота.
К этому приводит уже самое обращение монет. Чем дольше монета находится в обращении, тем больше она стирается. Её наименование и действительное содержание начинают всё больше и больше разниться друг от друга. Старая монета легче только что отчеканенной, — и всё же при известных обстоятельствах обе могут представлять одинаковые стоимости как средства обращения.
Ещё резче проявляется разница между наименованием и действительным содержанием в разменной монете. Неблагородные металлы, как, например, медь, очень часто служили первоначально деньгами, а затем уже были вытеснены благородными металлами. Медь, а после введения золотой валюты и серебро перестали быть мерами стоимости, хотя медные и серебряные монеты продолжают функционировать в качестве средства обращения в мелочной торговле. Они стали соответствовать теперь определённым весовым частям золота. Стоимость, которую они представляют, изменялась в зависимости от реальной стоимости золота и нисколько не зависела от колебаний стоимости серебра и меди.
Очевидно, что при этих условиях их металлическое содержание не имеет влияния на их монетную функцию и что можно произвольно, посредством законов, определить, какое количество золота должна представлять медная или серебряная монета. Отсюда — только один шаг к тому, чтобы заменить металлический знак бумажным, приравнять законодательным путём не имеющий никакой стоимости кусок бумаги к некоторому количеству золота.
Так возникли государственные бумажные деньги, которые не следует смешивать с кредитными деньгами, происшедшими из другой функции денег.
Бумажные деньги могут заменять золотые деньги только в качестве средства обращения, но не в качестве меры стоимости. Они могут заменять их лишь постольку, поскольку они представляют определённые количества золота. Для бумажных денег как средства обращения остаются в силе те же законы, что и для металлических, которые они замещают. Бумажные деньги никогда не могут представлять большее количество золота, чем то, которое может быть поглощено обращением товаров. Если в какой-нибудь стране обращение товаров вызывает
потребность в 100 миллионах марок золотом, а государство пустит в оборот бумажных денег на 200 миллионов, то в результате получится, что, например, на две 20-марковые бумажки можно будет купить лишь столько же, сколько на одну золотую монету в 20 марок. В этом случае цены, выраженные в бумажных деньгах, будут вдвое превышать цены, выраженные в золоте. Бумажные деньги будут обесценены вследствие чрезмерного их выпуска. Грандиознейшим примером такого обесценения бумажных денег вследствие чрезмерного их выпуска были ассигнаты французской революции, которых за 7 лет (с 1790 г. по март 1797 г.) было выпущено на сумму в 45 581 миллион франков с лишним и которые в конце концов потеряли всякую стоимость*.
5. Прочие функции денег
Мы проследили возникновение простого обращения товаров и видели, как вместе с ним развиваются функции денег как меры стоимости и средства обращения. Этим, однако, ещё не ограничиваются функции денег.
Вместе с развитием товарного обращения развиваются необходимость и страсть сохранять и накоплять денежный товар — золото. Особенности денег соответствуют особенностям товарного производства. Это последнее есть такой способ производства, при котором общественное производство ведётся самостоятельными и независимыми друг от друга производителями. Точно так же и деньги являются такой общественной силой, которая, однако, не является силой общества, а может стать частной собственностью каждого отдельного лица. Чем бо́льшая сумма денег находится в обладании данного лица, тем значительнее его общественное могущество, тем бо́льшим количеством благ, наслаждений, продуктов чужого труда он располагает.
* Обесценение бумажных денег в несравненно большем масштабе имело место в Германии после первой мировой войны. В результате политики германской буржуазии, направленной к ограблению трудящихся масс, выпуск бумажных денег достиг астрономических размеров. В ноябре 1923 г. при проведении денежной реформы одна золотая марка была приравнена к миллиарду бумажных марок. — Ред.
Золото всемогуще. Оно — единственный товар, который всем нужен и который всякий принимает. Поэтому вместе с ростом товарного обращения пробуждается и растёт жажда золота.
Однако с развитием товарного производства накопление золота становится не только страстью, но и необходимостью. Чем большее число продуктов становится товарами, чем меньшее их число производится для потребления, тем необходимее обладать деньгами, чтобы вообще иметь возможность существовать. Человек вынужден постоянно покупать, а чтобы иметь возможность покупать, он должен сначала продать. Но для производства товаров, которые он продаёт, нужно время, притом продажа эта зависит от случая. Чтобы продолжать производство и существовать в течение производственного периода, он должен обладать денежным запасом. Такой запас необходим и для покрытия дефицитов в периоды заминок сбыта.
Мы уже видели, что количество обращающихся денег зависит от цен и количества товаров и от скорости обращения самих денег. Каждый из этих факторов постоянно изменяется. Поэтому количество обращающихся денег подвержено беспрерывным колебаниям. Откуда появляются деньги, когда в них оказывается нужда, и куда девается их излишек? Денежные сокровища, которые накопляются в различных местах, являются теми резервуарами, которые то поглощают деньги, то отдают их обратно. Таким образом выравниваются нарушения в процессе обращения товаров.
На первых ступенях товарного обращения, так же как и при простом обмене, два товара всегда обмениваются непосредственно друг на друга. Вся разница заключается в том, что теперь одним из товаров всегда является всеобщий эквивалент, денежный товар. Однако при дальнейшем развитии обращения товаров возникают такие обстоятельства, вследствие которых момент продажи товара не совпадает по времени с моментом получения суммы денег, соответствующей его цене. Нередко бывает так, что за товар платят раньше, чем его получают, или, что случается чаще, его оплачивают позже.
Поясним это на примере. Итальянский ткач шёлка, скажем XIII века, покупает шёлк, который он
перерабатывает, по соседству. Но шёлковые ткани, которые он изготовляет, посылаются в Германию. Пока они прибывают на место назначения, сбываются и выручка попадает обратно в Италию, проходит три-четыре месяца. Ткач изготовил некоторое количество ткани, а его сосед, прядильщик, в то же время изготовил некоторое количество шёлковой пряжи. Прядильщик сейчас же продаёт свой товар ткачу, но тот получит выручку от продажи своего товара только через 4 месяца. Что же происходит? Ткач покупает шёлк, но платит за него лишь через 4 месяца.
Отношения между покупателем и продавцом принимают теперь совсем иной характер. Продавец становится кредитором, покупатель — должником. Да и деньги получают теперь новую функцию. Они уже не служат посредниками при обращении товара, а самостоятельно завершают его обращение. В этой своей функции они уже не средство обращения, а средство платежа, средство выполнения принятого кем-то обязательства доставить известную сумму стоимостей.
Такое обязательство не всегда вытекает из процесса обращения товаров. Чем больше развивается товарное производство, тем сильнее обнаруживается стремление превратить доставку определённых потребительных стоимостей в платёж деньгами, этой всеобщей формой стоимости. Натуральные повинности по отношению к государству превращаются в денежные налоги, уплата жалованья чиновникам начинает производиться уже не натурой, не продуктами, а деньгами и т. д. Функция денег как платёжного средства выходит, стало быть, за пределы товарного обращения.
Вернёмся, однако, к нашему ткачу. Он купил у прядильщика шёлк, но не может сейчас заплатить за него. Но в денежных делах нет места любезностям. Прядильщик шёлка рассуждает так: что написано пером, нельзя вырубить и топором. Он берёт у ткача расписку, согласно которой последний обязуется уплатить через 4 месяца сумму, равную цене проданного шёлка. У прядильщика в свою в очередь есть обязательства, по которым он должен уплатить в течение этих 4 месяцев, а так как у него нет наличных денег, то он платит распиской ткача. Эта последняя служит теперь деньгами; возникает, таким образом,
новый вид бумажных денег — кредитные деньги (векселя, чеки и т. д.).
Возможен и другой случай. Ткач купил у прядильщика шёлку на 5 дукатов. Прядильщик в свою очередь приобрёл своей жене у ювелира браслет за 6 дукатов. Ювелир в то же время набрал у ткача шёлковых материй на 4 дуката. Платежи должны быть произведены в одно и то же время. Все трое — прядильщик, ткач и ювелир — сходятся. Первый должен уплатить последнему 6 дукатов и получить от ткача 5 дукатов. Он даёт ювелиру один дукат, а за получением остального отсылает его к ткачу. Но последнему следует получить с ювелира 4 дуката. Поэтому он вручает ему всего только один дукат, и все трое оказываются в расчёте. Таким образом, посредством взаимного уравнения три платежа на общую сумму в 15 дукатов погашены с помощью всего 2 дукатов.
Разумеется, в действительности дело обстоит далеко не так просто, как мы это здесь изображаем. Но фактически часть платежей продавцов товаров всегда взаимно погашается, и тем в большей части, чем сильней развивается обращение товаров. Концентрация платежей в нескольких определённых местах и в известные сроки содействует установлению особых учреждений и способов такого взаимного погашения, как, например, virements в средневековом Лионе. В настоящее время этой цели служат жиробанки, расчётные палаты и т. п. Только такие платежи, которые не погашаются взаимно, должны производиться наличными деньгами.
Кредитная система устраняет накопление сокровищ как самостоятельную форму обогащения. Тому, кто желает сохранить своё состояние, нет уже надобности закапывать его в землю или прятать в сундук: он может отдать свои деньги взаймы. С другой стороны, кредитная система принуждает к временному накоплению сокровищ, к собиранию денежных сумм, которые в день платежа могли бы послужить для расплаты.
Не всегда, однако, удаётся собрать необходимое для этого количество денег. Вспомним о нашем ткаче. Он обещал прядильщику заплатить за шёлк через 4 месяца, так как рассчитывал продать к этому сроку свой товар. Предположим, однако, что сработанная им ткань не нашла себе
покупателя и он, следовательно, не в состоянии расплатиться. Но прядильщик рассчитывал на эту плату и в надежде на неё в свою очередь взял на себя обязательства, скажем, по отношению к ювелиру; тот с своей стороны — по отношению к кому-нибудь третьему и т. д.
Мы видим, таким образом, что неплатёжеспособность одного влечёт за собой неплатёжеспособность других, и притом тем в большей степени, чем более развита система следующих друг за другом и вытекающих один из другого платежей. Допустим теперь, что не один производитель, а целый ряд оказался бы — скажем, вследствие всеобщего перепроизводства — не в состоянии продать свои товары. Их неплатёжеспособность влечёт за собой неплатёжеспособность других, уже продавших свои товары производителей. Денежные расписки теряют свою стоимость, и все требуют всеобщего эквивалента — наличных денег. Происходит общий недостаток в деньгах, денежный кризис, который при известной степени развития кредита становится неизбежным спутником всякого промышленного или торгового кризиса. Он яснее всего показывает, что при товарном производстве деньги не могут быть заменены простыми чеками на получение товаров.
Деньги имеют двоякую сферу обращения: внутренний рынок, в пределах данного государства, и мировой рынок. Формой монеты и знака стоимости деньги обладают только внутри страны, но не в международных отношениях. На мировом рынке они снова принимают свою первоначальную форму слитков благородного металла — золота и серебра. На мировом рынке оба металла служат до сих пор мерой стоимости, тогда как во внутреннем обращении страны только один денежный товар может на самом деле исполнять функцию меры стоимости. Впрочем, с того времени как Маркс писал свой «Капитал», золото, несомненно, обнаруживает тенденцию стать и на мировом рынке единственным денежным товаром.
Главнейшая функция мировых денег — это служить платёжным средством для выравнивания международных балансов — излишков и дефицитов ввоза и вывоза.
Глава третья
Превращение денег в капитал
1. Что такое капитал
Во второй главе мы проследили, как из обмена продуктов развилось товарное обращение.
Сделаем теперь следующий шаг. При простом товарном обращении товаровладелец продаёт свои товары, чтобы купить другие. Но с течением времени из этой формы товарного обращения развивается новая форма движения: покупка с целью продажи. Формула простого товарного обращения, как мы знаем, гласит: товар — деньги — товар; формула новой формы обращения гласит: деньги — товар — деньги.
Сравним эти две формулы.
Движение товар — деньги — товар имеет целью потребление. Я продаю товар, который не представляет для меня потребительной стоимости, чтобы приобрести другие товары, которые для меня являются потребительной стоимостью. Кругооборот товар — деньги — товар является замкнутым в себе самом. Вырученные при продаже деньги превращаются в товар, который потребляется и выходит из обращения. А деньги отдаются раз навсегда и в своём движении отдаляются от своего прежнего владельца. Товар, которым заканчивается кругооборот при нормальных условиях простого товарного обращения, — а только о таких условиях может здесь идти речь — по своей стоимости как раз равен тому, с которого кругооборот начался.
Не то получится при кругообороте деньги — товар — деньги. Не потребление является его целью. Конечный пункт кругооборота составляет не товар, а деньги. Деньги, которые при начале кругооборота выбрасываются в обращение, не отданы навсегда, а лишь авансированы. Они снова возвращаются к своему первоначальному владельцу. Сам кругооборот уже не замкнут в себе самом, а постоянно повторяется, уносясь всё дальше и дальше; авансированные деньги возвращаются назад, чтобы снова быть брошенными в обращение и снова возвратиться назад; и эта игра повторяется до бесконечности. Движение денег,
порождаемое кругооборотом деньги — товар — деньги, беспредельно.
Однако в чём же заключается движущая сила этого кругооборота? Движущая сила кругооборота товар — деньги — товар ясна. Напротив, кругооборот деньги — товар — деньги на первый взгляд кажется лишённым всякого смысла. Когда я продаю библию, чтобы на вырученные деньги купить хлеба, то в конце кругооборота в моём распоряжении оказывается совсем иной товар, чем в начале, хотя стоимость его та же самая. Первый товар удовлетворяет мой духовный голод, но очень мало помогает мне, когда этот последний уже удовлетворён, когда, например, я знаю библию наизусть, но не имею средств к удовлетворению физического голода.
Но когда я покупаю за 100 рублей картофель, чтобы снова продать его за 100 рублей, то в конце процесса я оказываюсь на том же самом месте, как и в начале; весь процесс не представляет, ни цели, ни выгоды. Выгода имелась бы лишь тогда, когда денежная сумма в конце сделки была бы иная, чем в начале. Но денежные суммы разнятся одна от другой только своей величиной. Таким образом, кругооборот деньги — товар — деньги лишь в том случае не будет бесцельным, если денежная сумма, которой он заключается, будет больше той, которой он начинается.
Это увеличение денежной суммы и составляет в действительности побудительный мотив кругооборота. Кто покупает с целью продажи, тот покупает, чтобы продать дороже. Кругооборот деньги — товар — деньги протекает нормально лишь в том случае, если денежная сумма в конце оказывается большей, чем вначале. Кругооборот же товар — деньги — товар, как мы знаем, лишь тогда идёт нормально, когда стоимость товара, которым кругооборот заканчивается, та же самая, что и у товара, которым он начинается.
Всякая покупка есть в то же время и продажа, и наоборот. Поэтому кругооборот деньги — товар — деньги имеет, по-видимому, тот же смысл, что и кругооборот товар — деньги — товар. Однако для нас ясно уже, что оба кругооборота отличаются друг от друга по существу.
Если — оставаясь при нашем примере — я покупаю картофель за 100 рублей, чтобы снова перепродать его, то
я делаю это с целью продать его дороже, например за 110, т. е. за 100 + 10 рублей, следовательно, вообще говоря, за сумму, равную первоначальной плюс некоторая надбавка. Если мы обозначим товар буквой Т, первоначальную сумму денег — буквой Д, добавочную сумму денег — д, то мы сможем изобразить полную формулу деньги — товар — деньги следующим образом:
Это д, этот избыток стоимости, который обнаруживается в конце кругооборота сверх первоначально авансированной стоимости, Маркс называет прибавочной стоимостью. Её точно так же не следует смешивать с формами её проявления — прибылью, процентом и пр., как стоимость — с ценой. В нашем изложении речь идёт пока только об основах, а не о формах проявления экономических категорий. Это мы замечаем во избежание недоразумений.
Прибавочная стоимость представляет собой отличительную особенность кругооборота Д — Т — (Д + д). Более того, стоимость, которая обращается в форме этого кругооборота, сама получает благодаря прибавочной стоимости новый характер: она становится капиталом.
Капитал может быть понят только внутри этого движения. Это стоимость, приносящая прибавочную стоимость. Кто отвлекается от этого движения и хочет понять капитал как неподвижную вещь, тот всегда будет наталкиваться на противоречие. Отсюда — наблюдающаяся в распространённых экономических учебниках путаница по вопросу о понятии капитала, о том, какие вещи можно назвать капиталом.
Одни определяют его как орудие труда, и в этом случае мы приходим к существованию капиталистов каменного века; даже обезьяна, которая разбивает камнем орех, также оказывается тогда капиталистом. Равным образом и палка, которой бродяга сбивает плоды с дерева, становится капиталом, а сам бродяга — капиталистом.
Другие определяют капитал как сбережённый труд, благодаря чему хомяки и муравьи удостаиваются чести фигурировать в звании коллег Ротшильда, Блейхредера и Круппа. Некоторые экономисты зачисляют в капитал
решительно всё, что облегчает труд или делает его более производительным, например государство, знания человека, его дух.
Ясно, что подобные всеобщие определения ведут лишь к общим местам, которые, может быть, очень поучительны в детских букварях, но нисколько не облегчают нам познания форм человеческого общества, его законов и движущих сил. Маркс первый изгнал из области политической экономии эти общие места, которые до него пользовались в некоторых её разделах почти неограниченным господством. В особенности это наблюдалось при изложении свойств и качеств капитала.
Мы видели, что капитал есть стоимость, приносящая прибавочную стоимость, а его общая формула такова: Д — Т — (Д + д). Уже из этой последней вытекает вывод, который подтверждается фактами, а именно, что деньги есть та форма, с которой каждый новый капитал начинает своё движение. Из этой же формулы явствует также, что движение капитала необходимым образом обусловливает его превращение из денежной формы в разнообразные формы товаров, равно как и обратное превращение из этих форм в деньги.
Мы видим из этой формулы также, что не всякие деньги и не всякий товар являются капиталом, что они становятся капиталом лишь в том случае, если они проделывают определённое движение. Но для этого движения опять-таки необходимы особые исторические предпосылки, с которыми мы ещё познакомимся. А деньги, которые я отдаю, покупая предмет потребления, например хлеб или сюртук, столь же мало выполняют функцию капитала, как и товар, который я сам произвёл и затем продаю.
Конечно, средства производства, накопленный труд и т. п. образуют вещественное содержание капитала, но только при известных обстоятельствах. Отвлекаясь от этих обстоятельств, мы тем самым отвлекаемся от особенностей современного способа производства и напускаем на них туман, при котором можно сочинять что угодно. Поэтому все учёные и неучёные представители капитализма ничего не хотят знать ни о марксовой теории капитала, ни о теории стоимости, на которой она основана.
2. Источник прибавочной стоимости
Мы знаем теперь всеобщую формулу капитала: Д — Т — (Д + д). Но мы ещё не знаем, откуда происходит д — прибавочная стоимость. Из этой формулы как будто вытекает, что прибавочная стоимость порождается актами покупки и продажи, что она, следовательно, возникает из товарного обращения.
Такое воззрение очень популярно, но оно по большей части покоится на смешении стоимости товара с потребительной стоимостью. Смешение это особенно ярко выступает, когда утверждают, что при обмене обе стороны выигрывают, так как каждый отдаёт то, в чём он не нуждается, и получает то, что ему нужно. Мысль эту выражают так: «Я отдаю вещь, обладающую для меня меньшей стоимостью, и получаю за неё такую, которая представляет для меня бо́льшую стоимость».
Такое представление о возникновении прибавочной стоимости возможно лишь тогда, когда самое понятие стоимости ещё весьма смутно. Чтобы удовлетвориться такими представлениями, нужно, с одной стороны, забыть, что обмен товаров покоится как раз на различии их потребительных стоимостей, но в то же время на равенстве стоимостей товаров. С другой стороны, нужно быть столь наивным, чтобы, подобно большинству читателей вульгарных экономистов, принимать за чистую монету всё, что они рассказывают, и на самом деле поверить, что, например, коммерческие операции современного купца стоят на одинаковой ступени с первобытным обменом между дикарями. Мы знаем уже, что прибавочная стоимость возникает не на ступени простого обмена, а на ступени товарного обращения, которое совершается при посредстве денег, и что прибавочная стоимость появляется на сцену в виде избытка денег. Следовательно, о какой-либо прибыли, которую я приобретаю, получая вещь, имеющую для меня потребительную стоимость, и отдавая вещь, не имеющую для меня такой стоимости, не может быть и речи при сделке, выражающейся формулой Д — Т — (Д + д).
Здесь мы встречаемся с манёвром вульгарной экономии, к которому она охотно прибегает, когда дело идёт об её главной задаче — о том, чтобы затруднить познание
современных экономических отношений: она отождествляет современные явления с явлениями давно минувших времён.
Здесь мы имеем дело не с обменом, а с товарным обращением. При нормальных условиях последнее столь же мало, как и обмен, может создавать прибавочную стоимость, если всякий раз равные стоимости обмениваются на равные же стоимости.
Но допустим, что законы товарного обращения нарушены. Представим себе, что владельцы товаров получили привилегию продавать товары с надбавкой в цене 10% против их первоначальной стоимости. Теперь портной продаёт сюртук не за 30, а за 33 марки. Но — увы! — за бочонок вина, который он раньше покупал за 30 марок, он теперь должен уплатить также 33 марки. Таким образом, он не выиграл ничего.
Мы можем сделать ещё одну попытку объяснить возникновение прибавочной стоимости. Предположим, что не все, а только некоторые товаровладельцы умеют покупать товары ниже, а продавать — выше их стоимости. Купец покупает у крестьянина 40 центнеров картофеля, стоящие 100 марок, за 90 марок, а продаёт их портному за 110 марок. В конце оборота в руках у купца оказывается большая стоимость, чем была в начале его. Но общая масса, всех имеющихся налицо стоимостей остаётся при этом прежней. Мы имели вначале стоимость в 100 марок (у крестьянина) + 90 марок (у купца) + 110 марок (у портного) = 300 марок; в конце: 90 марок (у крестьянина) + 110 марок (у купца) + 100 марок (у портного) = 300 марок.
Стало быть, бо́льшая стоимость в руках купца оказалась не в результате увеличения стоимости вообще, а в результате уменьшения стоимости в руках других. Если я пожелаю назвать такую увеличенную стоимость прибавочной стоимостью, то я с таким же правом могу дать это название и той стоимости, которую вор непосредственно крадёт из чужого кармана.
Впрочем, исторически присвоение прибавочной стоимости началось именно этим способом — путём присвоения чужой стоимости либо в процессе товарного обращения торговым капиталом, либо совершенно открыто, вне этого
процесса, ростовщическим капиталом. Но оба эти вида капитала стали возможны лишь благодаря нарушению законов товарного обращения, — благодаря открытому и грубому нарушению его основного закона, гласящего, что стоимости обмениваются лишь на равные стоимости. Поэтому капитал, пока он существовал лишь в форме торгового и ростовщического капитала, стоял в противоречии к экономическому строю своего времени, а вместе с тем также и в противоречии к его моральным воззрениям. В древности, равно как и в средние века, торговля и особенно ростовщичество пользовались дурной репутацией; они одинаково клеймились как античными языческими философами, так и отцами церкви, как папами, так и реформаторами.
Если мы захотим представить тип млекопитающих, то не возьмём за образец утконоса, кладущего яйца. Точно так же, если мы хотим познать капитал, представляющий экономическую основу современного общества, то не должны исходить из его, так сказать, допотопных форм — ростовщического и торгового капитала. Лишь после того как возникает другая, высшая форма капитала, возникают также и последующие звенья, которые приводят функции торгового и ростовщического капитала в соответствие с законами господствующей ныне формы товарного производства. Лишь с этого времени эти функции перестают носить неизбежный доселе характер простого мошенничества и прямого грабежа. Торговый и ростовщический капитал могут быть поняты только после того, как мы изучим основную форму капитала настоящего времени.
Теперь понятно, почему Маркс в первых двух томах «Капитала» совсем не касался торгового и ростовщического капитала: тома эти посвящены исследованию основных законов капитала.
Нам нечего, стало быть, останавливаться долее на обеих упомянутых формах капитала.
В качестве вывода мы должны лишь установить тот факт, что прибавочная стоимость не может возникнуть из товарного обращения. Ни покупка, ни продажа не создают прибавочной стоимости.
Но, с другой стороны, прибавочная стоимость не может также возникнуть и вне области товарного обращения.
Товаровладелец может изменить форму товара при помощи труда и придать ему, таким образом, новую стоимость, которая определяется количеством затраченного на него общественно необходимого труда, но стоимость первоначального товара вследствие этого не увеличится; последний не приобретёт таким путём никакой прибавочной стоимости. Если ткач покупает шёлк стоимостью в 100 марок и перерабатывает его в шёлковую материю, то стоимость этой материи будет равна стоимости шёлка плюс стоимость, созданная трудом ткача. Стоимость шёлка как такового этим трудом нисколько не будет увеличена.
Таким образом, мы стоим перед странной загадкой: прибавочная стоимость не может быть порождена товарным обращением, по она не может также возникнуть и вне его сферы.
3. Рабочая сила как товар
Присмотримся поближе к всеобщей формуле капитала. Она гласит: Д — Т — (Д + д). Она слагается из двух актов: Д — Т, покупка товара, и Т — (Д + д), его продажа. По законам товарного обращения стоимость Д должна быть равна Т, а Т равно Д + д. Но это возможно лишь тогда, когда Т само увеличивается, т. е. когда Т есть товар, который в процессе своего потребления производит бо́льшую стоимость, чем какою он сам обладает.
Загадка прибавочной стоимости разрешается, как только мы найдём товар, чья потребительная стоимость обладает специфическим свойством быть источником стоимости, чьё потребление есть созидание стоимости, так что формула Д — Т — (Д + д) в применении к нему примет такой вид: Д — Т…(Т + т) — (Д + д).
Но мы знаем, что стоимость товаров создаётся только трудом. Следовательно, приведённая выше формула может осуществиться лишь в том случае, если рабочая сила становится товаром.
«Под рабочей силой, или способностью к труду, мы понимаем совокупность физических и духовных способностей, которыми располагает организм, живая личность человека, и которые пускаются им в ход всякий раз, когда он
производит какие-либо потребительные стоимости» («Капитал», т. I, стр. 178).
Рабочая сила должна появиться на рынке в качестве товара. Что это значит? Мы видели выше, что предпосылкой обмена товаров служит право товаровладельцев на совершенно свободное распоряжение своими товарами. Следовательно, собственник рабочей силы — рабочий — должен быть свободным человеком, если его рабочая сила должна стать товаром. Для того чтобы его рабочая сила могла оставаться товаром и в будущем, рабочий должен продавать её не навсегда, а на определённый срок: иначе он становится рабом и превращается из товаровладельца в товар.
Ещё одно условие должно быть выполнено, раз рабочая сила должна стать товаром. Как мы видели, для того чтобы потребительная стоимость могла стать товаром, она не должна быть потребительною стоимостью для своего владельца. Точно так же и рабочая сила должна перестать быть потребительной стоимостью для рабочего, раз она должна появиться на рынке в качестве товара. Но потребительная стоимость рабочей силы состоит в производстве других потребительных стоимостей. Предпосылкой такого производства является обладание необходимыми средствами производства. Если рабочий обладает средствами производства, он не продаёт своей рабочей силы. Он сам применяет её и продаёт продукты своего труда. Чтобы рабочая сила стала товаром, рабочий должен быть отделён от средств производства, и прежде всего от важнейшего из них — земли.
Рабочий должен быть свободным во всех отношениях, свободным от всякой личной зависимости, а также свободным и от всех необходимых средств производства. Таковы те предварительные условия, которые необходимы для того, чтобы владелец денег мог превратить их в капитал. Эти предварительные условия не даются природой. Они свойственны не всякому обществу. Они представляют результат длительного исторического развития. Только сравнительно поздно они получают такое распространение, что оказываются в состоянии решающим образом влиять на весь строй общества. История существования современного капитала начинается с XVI века.
Мы знаем теперь товар, создающий прибавочную стоимость. Как же велика его собственная стоимость?
Стоимость товара — рабочая сила определяется, подобно стоимости всякого другого товара, рабочим временем, общественно необходимым для её производства, а следовательно, и воспроизводства.
Рабочая сила предполагает существование рабочего. Чтобы поддерживалось это существование, необходима известная сумма средств к жизни. Следовательно, рабочее время, необходимое для производства рабочей силы, равняется рабочему времени, общественно необходимому для производства такой суммы средств к жизни.
Ряд обстоятельств определяет величину этой суммы. Чем больше расходуется рабочая сила рабочего, чем дольше и напряжённее он работает, тем больше средств к жизни требует он, чтобы восстановить затрату энергии, чтобы быть в состоянии работать завтра точно так же, как он работал вчера.
С другой стороны, потребности рабочего класса в различных странах различны, соответственно естественным и культурным особенностям каждой страны. Норвежский рабочий нуждается в большей сумме средств к жизни, чем индийский; пища, одежда, жилище, топливо и пр., в которых нуждается первый для поддержания своего существования, требуют большего количества рабочего времени для их производства, чем средства к жизни индийского рабочего. Далее: в такой, скажем, стране, где рабочие ходят босиком или ничего не читают, их потребности ограниченнее, чем там, где они, при тех же климатических и иных естественных условиях, более развиты, где они носят обувь, читают книги и газеты.
«Итак, — говорит Маркс, — в противоположность другим товарам определение стоимости рабочей силы включает в себя исторический и моральный элемент» («Капитал», т. I, стр. 182).
Затем, как известно всякому, рабочий смертен. Но капитал хочет быть бессмертным. Для этого необходимо, чтобы рабочий класс был бессмертен, чтобы рабочие размножались. Следовательно, сумма средств к жизни, необходимых для поддержания рабочей силы, включает в себя также и средства к жизни, необходимые
для существования детей (а иногда и жены) рабочего.
Наконец, к издержкам производства рабочей силы надо причислять также и издержки на её образование, издержки, требующиеся для достижения известной искусности в определённой отрасли труда. Впрочем, для большинства рабочих эти издержки ничтожно малы.
Все эти обстоятельства обусловливают то, что стоимость рабочей силы рабочего класса в определённой стране и в определённое время есть величина определённая.
До сих пop мы говорили не о цене, а о стоимости; не о прибыли, а о прибавочной стоимости. Точно так же и здесь нужно иметь в виду, что мы говорим о стоимости рабочей силы, а не о заработной плате. Однако уже здесь необходимо указать на одну особенность, которая наблюдается при оплате рабочей силы. По взглядам вульгарных экономистов, капиталист платит рабочим авансом, так как он в большинстве случаев платит рабочему раньше, чем успеет продать продукт его труда. В действительности же именно рабочий даёт свой труд капиталисту в кредит.
Допустим, некто покупает картофель, чтобы употребить его на производство спирта. При этом он платит за картофель лишь после того, как уже приготовил из него спирт, но раньше, чем продал его. Не смешно ли было бы, если бы он стал утверждать, что уплачивает крестьянину авансом цену его картофеля, так как платит ему прежде, чем успевает продать спирт? Наоборот, крестьянин кредитует его ценой своего картофеля на тот срок, пока он не приготовит спирт.
Если мы говорим, что платим наличными, то это значит, что мы уплачиваем за товар, как только покупаем его. Купцы не мало подивились бы нашей экономической мудрости, если бы мы стали утверждать, что тот, кто оплачивает их товары лишь после того, как они будут потреблены, не только платит наличными, но даже платит им деньги авансом. Однако вульгарные экономисты до сих пор осмеливаются преподносить рабочим подобный вздор.
Если бы у рабочих их товар — рабочая сила — покупался за наличные, то он оплачивался бы в тот самый момент, когда он переходит в распоряжение капиталиста,
т. е. в начале каждой недели, а не в конце её. При нынешней же системе оплаты рабочие не только рискуют своей заработной платой, но и вынуждены жить в долг и вследствие этого безропотно сносить всевозможную фальсификацию и подделку средств к жизни, приобретаемых в мелочной лавке. Чем длиннее сроки расчёта, тем хуже приходится рабочим. Двухнедельный, а то и месячный сроки расплаты — это тяжкое бремя, лежащее на наёмном рабочем.
Но, какова бы ни была система выплаты заработка рабочим, рабочий и капиталист при нормальных условиях всегда противостоят друг другу в качестве двух товаровладельцев, обменивающих равные стоимости одна на другую. Движение капитала совершается отныне уже не вопреки законам товарного обращения, а на основании этих законов.
Следовательно, рабочий и капиталист противостоят друг другу как свободные и равные, независимые один от другого лица; как таковые они принадлежат к одному и тому же классу, они — братья. Рабочий и капиталист обменивают равные стоимости одна на другую: царство справедливости, свободы, равенства и братства — тысячелетнее царство счастья и мира кажется наступившим вместе с воцарением системы наёмного труда. Бедствия порабощения и тирании, эксплуатации и кулачного права остались там, позади.
Так возвещают нам учёные защитники интересов капитала.